Читать книгу "Рыбаки - Чигози Обиома"

От предложений Боджи Икенна никогда не отмахивался, не обдумав как следует. Эти двое друг друга уважали. Ни разу не видел, чтобы они спорили, зато на мои вопросы всегда рубили: «Нет», «Не так», «Неверно». Боджа покивал головой, соглашаясь с Икенной. Тогда Обембе предложил закидать ее двор камнями и молиться, чтобы попало либо в саму торговку, либо в кого-то из ее сыновей, а потом взять ноги в руки и умотать, пока никто за нами не погнался.

— Плохая мысль, — ответил Боджа. — А вдруг ее сынки, эти вечно голодные парни в рваной одежде, здоровые, как Арнольд Шварценеггер, поймают нас и побьют? — Он изобразил, какие у них выпуклые бицепсы.

— Побьют еще сильнее, чем отец, — заметил Икенна.

— Да, — сказал Боджа, — представить страшно.

Икенна согласно кивнул. Я остался единственным, кто еще ничего не предложил.

— Бен, что у тебя? — спросил Боджа.

Я судорожно сглотнул; сердце забилось быстрее. Уверенность моя всегда таяла, когда старшие братья побуждали меня принять решение, вместо того, чтобы самим решить за меня. Я все еще соображал, как вдруг мой голос, словно обретя самостоятельность, произнес:

— Есть одна идея.

— Ну так говори! — велел Икенна.

— Хорошо, Ике, ладно. Предлагаю украсть у нее петуха и, — я вперился в его лицо, — и…

— Ну? — поторопил Икенна. Все посмотрели на меня, словно на чудо какое.

— …отрезать ему голову.

Не успел я договорить, как Икенна вскричал:

— That is fatal! Круто!

Боджа выпучил глаза и принялся хлопать в ладоши.

Братья одобрили идею, которую я позаимствовал из народного сказания: его в начале четверти поведала нам учительница йоруба. В сказании говорилось о злобном мальчишке, который в гневе бросается обезглавливать всех петухов и куриц в стране.

Мы выбежали из дома и тайным путем побежали к дому торговки орехами, мимо кустов и лавки плотника — тут пришлось зажать уши руками, потому что механические пилы работали просто оглушительно. Ийя Ийябо жила в небольшом бунгало, внешне от нашего неотличимом: небольшая веранда, два окна с жалюзи и москиткой, электрический щиток на внешней стене, двойная входная дверь. Только забор отличался: он был не из кирпича и цемента, как у нас, а из грязи и глины. Он был весь в пятнах и мазках, время и солнце покрыли его трещинами. Со двора, проходя через крону одного из деревьев, к электрическому столбу тянулся кабель.

Мы прислушались, нет ли кого во дворе, но вскоре Икенна с Боджей пришли к выводу, что все чисто. Обембе по команде Икенны забрался тому на плечо и перемахнул через забор; затем к нему присоединился Боджа, а мы с Икенной остались стоять на стреме. Стоило нашим братьям спрыгнуть во двор, как сразу же кудахтанье стало громче; какая-то птица захлопала крыльями где-то совсем близко — и тут же послышался шум ног наших братьев, гонящихся за петухом. Им потребовалось несколько попыток, и вот Боджа закричал:

— Держи его, держи, не упусти!

Точно так мы кричали, когда на Оми-Але к нам на крючок попадала рыба.

Услышав эти крики, Икенна полез было на забор, чтобы посмотреть, как дела у братьев, но вдруг остановился и громко повторил слова Боджи, прозвучавшие из-за стены:

— Не упусти, не упусти.

Едва не роняя шорты, он уперся ногой в дыру в заборе; старое покрытие посыпалось, точно пыль. Икенна подтянулся и ухватился за верхний край ограды. Из-под руки у него шмыгнул сцинк — пестрый, гладкий и лоснящийся — и в страхе побежал прочь. Икенна же, перегнувшись через забор, принял у Боджи петуха.

— Вот молодец! Вот молодец! — прокричал он.

Мы вернулись домой и сразу прошли в сад на заднем дворе размером с четверть футбольного поля. Он был обнесен забором из бетонных кирпичей с трех сторон, две из которых обозначали границы с двумя соседними семьями: Игбафе и Агбати. За третьей стеной, смотревшей прямо на наш дом, располагалась свалка, там жило стадо свиней.

На свалке росла азимина, и ее крона заглядывала к нам через забор, а в самом дворе, между стеной и колодцем, стояло мандариновое дерево — неподвластное времени и всегда укрывавшееся пышной зеленью в сезон дождей. Около пятидесяти метров разделяло это дерево и колодец, который представлял собой дыру в земле: кромка была окружена бетонным кольцом, к нему крепилась металлическая крышка. В сезон засухи отец запирал ее на висячий замок — колодцы кругом пересыхали, и люди лазали к нам во двор, чтобы украсть воды. К стене, граничившей с территорией семьи Игбафе, лепился огород, где мать выращивала помидоры, кукурузу и бамию.

Боджа выбрал место казни и положил ошеломленного петуха на землю. Обембе передал брату большой кухонный нож. К ним присоединился Икенна, и все вместе они держали птицу; их совсем не трогали ее надрывные крики. На наших глазах Боджа с неожиданной легкостью принялся орудовать ножом — рассек петуху сморщенную шею, словно уже не раз пускал нож в дело. Словно ему суждено было пустить его в дело когда-нибудь снова.

Петух затрепыхался пуще прежнего, но его держали крепко. Я посмотрел через забор на соседский двухэтажный дом, из которого был прекрасно виден наш сад: дед Игбафе, небольшой старичок, который после случившейся несколько лет назад аварии перестал разговаривать, сидел на широкой веранде у входа в дом. Он обычно сидел там днями напролет, и мы потешались над ним.

Наконец Боджа обезглавил петуха: из шеи толчками вытекала кровь. Я снова посмотрел на безмолвного старика. На мгновение он показался мне ангелом, вестником беды, но предупреждений мы его не слышали, так как были слишком далеко. Я не видел, как Икенна выкопал в грязной земле маленькую ямку и зарыл туда голову птицы, но я смотрел, как обезглавленное тело бьется в агонии, разбрызгивая кровь и вздымая крыльями облака пыли. Мои братья еще сильней прижали петуха к земле. Наконец он затих.

Затем Боджа подхватил тушку, и мы двинулись в обратный путь — оставляя за собой кровавый след и не обращая внимания на встречных прохожих, со страхом таращивших на нас глаза. У забора торговки арахисом Боджа остановился и перекинул труп на ту сторону — тушка пролетела по дуге, роняя капли крови. Как только она скрылась из вида, мы почувствовали, какая она приятная — наша месть.

* * *

Однако пугающее превращение Икенны началось не тогда; началось оно задолго до отцовского Воздаяния, еще до того, как соседка застукала нас с удочками у реки. Впервые новая сущность Икенны проявилась, когда он попробовал отвратить нас от рыбалки, но то была тщетная попытка, ведь любовь к рыбалке глубоко проникла в наши вены и сердца. Тогда Икенна напоследок нарыл все, что известно о реке дурного, и чего мы прежде не замечали. Еще за несколько дней до того, как соседка донесла на нас матери, он жаловался, будто в кустах по берегам реки гадят все кому не лень. И пусть мы ни разу не застали никого за этим занятием и даже не чувствовали вони, которую он так дотошно нам описывал, спорить с Икенной не решились. А еще он попытался убедить нас, что рыба в реке Оми-Ала отравлена, и запретил носить ее к нему в комнату. Тогда мы стали прятать ее в спальне у меня и Обембе. Однажды Икенна даже сказал, что во время рыбалки заметил под водой человеческий скелет и что Соломон дурно на нас влияет.