Читать книгу "Мемуары "власовцев" - Александр Окороков"

Сладков вызвался слушать советское радио, встаёт в 4.30, слушает и записывает, а кто-нибудь потом переводит на итальянский язык.

Было совещание командиров частей и начальников групп, от нас был подполковник Риччи. Стало известно, что остатки разбитой итальянской 8-й армии отводятся в район Киева, а оттуда в Италию. Госпиталя эвакуируются во Львов. Нас, переводчиков, и вообще 2-е отделение отправят в Киев, ждём телеграммы от уффичио.

В доме, где устроена импровизированная наша столовая и кухня, мы раз даже устроили парадный ужин, раздобыв выпивки и закуски. Хозяйка после долгих разговоров снабдила нас прекрасной сервировкой (фарфоровые тарелки, дорогие бокалы). Она рассказывала, что у неё попросили сервировку немецкие офицеры и ничего не вернули, даже немецкие солдаты приходили несколько раз, чтобы забрать патефон, но она его запрятала. Хозяйка живет тем, что ежедневно ходит на базар и покупает у немецких и итальянских солдат носильные вещи и продукты, а потом их перепродаёт. Немецкие солдаты продают пару подённых кованых ботинок за 150 марок (марка оккупационная — 10 рублей), бутылку паршивого коньяка — за 35 марок, а покупают её в своей кантине за 2–3 марки. Немцы исподтишка занимаются грабежом. У моего хозяина при обыске забрали два пуда муки, пустые мешочки и семь полотенец, а одно солдат спрятал за пазуху.

Вообще населению приходится очень трудно: базары пустые, украинская полиция — отъявленная сволочь из галичан и бывших коммунистов, отбирают продукты и тут же их продают. Цены на продукты подскочили в несколько раз, объясняется это наплывом войск, особенно итальянцев, которые продают всё, что могут, так как их не кормят. Главные спекулянты — румынские солдаты и австрийские железнодорожники. Венгры, приезжающие из отпуска, привозят с собой женские украшения и патефоны. В первый же день нашего приезда в Екатеринослав мы пошли на базар, там ничего нет, только продают махорку, стакан 1 рубль. Я сделал запас этого отечественного продукта, так как с папиросами дело слабо — за обедом выдают по три штуки на день. На тротуаре сидят рядышком несколько румынских солдат в остроконечных меховых шапках, а перед ними мешки с товарами. Картина никогда мною не виданная — неспроста говорят, что «румыны не нация, а профессия!»

Среди местных тоже есть первоклассные жулики. Мои хозяева рассказывали, что итальянские солдаты продали одеяло за 650 рублей и купили двухкиловый хлеб за 200 рублей. Когда стали резать его, то только корка была из теста, а внутри — шелуха и отруби. На базаре кто-то купил коровьего масла — так там снаружи слой масла, а внутри — тёртый картофель! Покупают муку, пробуют на язык — тёртый мел…

В Днепропетровске ходит анекдот. В хату к старушке 65-ти лет зашли два венгерских солдата, приказали согреть воды, а один говорит: «мой мне ноги». Старушка помыла, вытерла, а венгр говорит: «теперь ложись поперёк кровати!». Сделал своё дело. Старушка обращается к другому солдату: «Атебе тоже ноги помыть?..»

8 февраля 1943 года. По сведениям, советские войска заняли Батайск, Касторную и Изюм, пытались высадить десант в Таганроге, но были отбиты. Солдат нам принёс синий листок, сброшенный с советского самолёта, о взятии ими Сталинграда: в плен попали семь генералов, тысячи офицеров и сотни тысяч солдат. Итальянцы в своей катастрофе на Дону по-прежнему обвиняют во всём немцев: не придали им больших танков и тяжелой артиллерии — всё вооружение мелких калибров, итальянское, а для танков их не было горючего. Я лично полагаю, что немцы виноваты тем, что доверили фронт в 250 километров по реке Дон итальянцам, не сделав прослойки из немецких частей.

Сладков ходил в городскую управу, ему там сказали, что население относится с симпатией к итальянцам, но немцев ненавидит; прощают им многое — и грабежи, и реквизиции хлеба и скота, но не прощают, что они увозят молодёжь в Германию на работы. Ещё не прощают, что немцы публично бьют народ: «Да, нас подвергали в Чека пыткам, но публично не били!»

Хозяин мой и его старший брат работали на мельнице при советах и при немцах. Кто-то на них донёс и их посадили — хозяина, его старшего брата и сапожника Петьку. Держали девять месяцев, при допросах били: приходит здоровенный тип и обращается по-русски: «дед, мы тебя сейчас будем бить» — и бил мешочком, наполненным песком. Потом их отпустили, так как немцы решили изменить свою тактику на более гуманную, но эта мера слишком запоздала. Стали даже закрывать глаза на то, что рабочий проносил немного отсевов и даже муки.

В доме несколько комнат, мы с Селивановым занимали одну, а в соседней комнате ежедневно были совещания: хозяин, его брат и сапожник Петька. Они выпивали бутылки две самогона и обсуждали вопрос — как им убить доносчика. Нас они не стеснялись, так как доверяли, а нам безразлично — это их семейное дело. Меня они посвящали во все свои тайны. Сапожник Петька много раз приглашал зайти к нему в гости и выпить, но я упорно отказывался. Брат хозяина, старше лет на десять, очевидно, в наше время служил в Красной армии. Как-то раз он мне заявил, что «при кровавом Николашке рабочие жили плохо, а при советской власти был чуть ли не рай на земле». Я только посмотрел на него, вижу, что собеседники его не поддерживают, и ничего ему не сказал. Таких типов больше мне встречать не приходилось, так как народ питал звериную ненависть к «народной власти». Большинству уже довелось сидеть в сталинских концлагерях. Одни сидели, другие сидят, третьи будут сидеть…

Пошёл погулять по снегу, морозу, увидел, как немецкие солдаты спиливают верхние толстые ветки на двухсотлетних екатерининских липах. Я знал Екатеринослав раньше — от вокзала шёл длинный Екатерининский проспект, обсаженный огромными старыми липами. Был огромный памятник Екатерине Второй, такие же памятники я видел в Екатеринодаре и в Нахичевани на Дону, населенной армянами. Конечно, при советах всё это было снесено. А во время войны кое-где ещё валялись неубранные остатки памятников «отцу народов».

Как полагается, в тылу от бездействия стали распространяться панические слухи: Иванов и Фиалковский уверяли, что нам придётся бежать, бросив всё наше имущество. У нас, испанцев, имущества никакого, а у Фиалковского — два огромных мешка в рост человека.

Комендант этапа получил распоряжение от уффичио: подполковник Риччи отзывается в Рим (мы по наивности полагали, что его отдают под суд за тёмные сделки, не соответствующие званию офицера), подполковник Белевский получает отпуск в Италию, с ним едет Иванов, а остальные прикомандировываются к штабу корпуса, находящемуся здесь в Днепропетровске.

Красные танки сделали налёт на Гришино, но были отбиты. Хозяева вернулись с базара и сообщили нам потрясающие цены: ведро картошки (полпуда) стоит 400 рублей, курица — тысячу, пуд муки — две тысячи рублей. На этапе кормят рисом с консервами. Ходили в штаб корпуса представляться командиру корпуса: каждый брал под козырёк и называл чин и фамилию (я — соттотененте Габриэли). Штаб корпуса на днях эвакуируется в Киев, нас обещают отправить туда в первую голову. Мы должны являться в штаб в 11 утра и 7 часов вечера.

Селиванов наведался в железнодорожную больницу— ему прописали очки и предложили сделать бесплатно зубные челюсти: для итальянцев делают всё бесплатно, так как они хорошо относятся к населению. Мне рассказывали, что при раздаче пищи немцам из котла собирается около кухни голодный народ, а немцы после раздачи выливают остатки на землю. Итальянцы же охотно раздают остатки пищи, и можно видеть около итальянской кухни человек тридцать русских с посудинами. Когда итальянский полковник узнал, как немцы обращаются с голодным населением, то приказал готовить лишнее, чтобы раздавать народу. Жители относятся к итальянцам с жалостью: куцые шинельки, вид непрезентабельный, недоедают. «Ну какие же это солдаты? Им бы около мамы сидеть…» А немцы все хорошо одеты, подтянуты, откормлены. И зачем Муссолини влез в эту войну? Да ещё так некрасиво: когда в 1940 году французы были разбиты, то Муссолини полез на Францию (ударил в спину), французы защищались от всей итальянской армии несколькими батальонами альпийских стрелков и их не пустили. В 1916 году австрийцы нанесли поражение итальянцам на Изонцо несколькими дивизиями старых резервистов и Россия для спасения «союзничков» была вынуждена тогда начать брусиловское наступление. Говорят, что Гитлер был против вступления Италии в войну: если бы она осталась нейтральной, то Муссолини смог бы задавать тон всему миру.