Читать книгу "Пария - Грэхем Мастертон"

Эдвард Уордвелл провел пальцами по всклокоченным волосам, отчего его прическа еще больше стала напоминать индейский головной убор из торчащих во все стороны перьев.

— Извините, — сказал он. — Я не хотел быть назойливым. Просто эта картина очень важна для музея. Понимаете, очень важна по архивным соображениям.

Мне стало почти жаль его. Но Джейн постоянно вколачивала мне в голову, что в торговле антиквариатом существует единственный принцип, который нельзя нарушать ни при каких обстоятельствах. Никогда не продавай ничего из жалости, иначе сам будешь нуждаться в жалости.

— Послушайте, — заявил я. — Музей Пибоди мог бы время от времени одалживать эту картину. Я мог бы договориться об этом с директором.

— Ну, не знаю, — буркнул Эдвард Уордвелл. — Мы хотели иметь картину для себя. Можно хотя бы посмотреть на нее?

— Что?

— Можно хотя бы посмотреть на нее?

Я пожал плечами.

— Если хотите. Идемте в мою машину. Тут недалеко, на Рили-плаза.

Мы прошли через улицу Маргин и прошли через стоянку к моему восьмилетнему песочному „торнадо“. Мы сели, и я включил верхнее освещение, чтобы лучше видеть. Эдвард Уордвелл закрыл дверцу и устроился поудобнее, как будто его ожидало путешествие миль в двести. Я почти не сомневался, что сейчас он наденет ремень безопасности. Когда я развернул бумагу, он снова склонился ко мне, и я опять почувствовал анисовый аптечный запах. Видимо, его ладони вспотели от волнения, поскольку он вытер их о джинсы.

Наконец я закончил разворачивать бумагу и прислонил картину к рулю. Эдвард Уордвелл придвинулся так близко, что у меня даже заболела рука. Я мог заглянуть ему прямо внутрь волосатой спиральности левого уха.

— Ну и? — наконец спросил я. — Что скажете?

— Восхитительно, — ответил он. — Видите пристань Ваймана — здесь, со стороны Грейнитхед? Видите, как она мала? Обычная, на скорую руку скрепленная конструкция из балок. Не то, что пристань Дерби со стороны Салема. Там были склады, конторы и порт для кораблей Вест-Индийской компании.

— Вижу, — ответил я равнодушно, стараясь сбить его с толка. Но он придвинулся еще ближе и всматривался в каждую малейшую подробность.

— А это Аллея Квакеров, она уже тогда шла от деревушки, а вот здесь Кладбище Над Водой, хотя тогда оно называлось Блуждающее кладбище, только неизвестно почему. Вы знаете, что Грейнитхед до 1703 года назывался Восстание Из Мертвых? Наверно, потому, что поселенцы из Старого Света начинали здесь новую жизнь.

— Я слышал об этом от пары человек, — озабоченно сказал я. — А теперь, если позволите…

Эдвард Уордвелл выпрямился.

— Вы точно не примете трехсот долларов? Это все, что мне выдали в музее на закупку. Три сотни наличными в руки, и никаких вопросов. Лучшей цены вам не дадут.

— Вы так считаете? Я думаю, что все же дадут.

— Кто еще даст вам столько? Кто заплатит хотя бы триста долларов за картину неизвестного происхождения, представляющую грейнитхедский берег?

— Никто. Но если Музей Пибоди решил дать за это триста долларов, то при необходимости он может и повысить цену и дать четыреста долларов, а то и пятьсот. Сами видите.

— Вижу? Что я вижу?

— Не знаю, — честно ответил я, вновь заворачивая картину в бумагу. Может, плохую погоду, может, интерес к цене на гусиный жир.

Эдвард Уордвелл навернул себе на палец колечко волос из бороды.

— Угу, — буркнул он. — Понимаю. Вижу, куда вы клоните. Что ж, все в порядке. Скажем так, что все в порядке. И злиться нечего. Но вот что я вам скажу. Я позвоню вам завтра или послезавтра, хорошо? Вы согласны? И мы поговорим еще раз. Знаете, об этих трех сотнях. Подумайте. Может, вы измените мнение.

Я положил картину на заднее сиденье, а потом протянул руку Эдварду Уордвеллу.

— Мистер Уордвелл, — сказал я. — Я могу вам обещать одно. Я никому не продам картину, пока не проведу исследования, и точного. А когда я решу ее продать, то Музею будет предоставлена возможность превысить любую сумму, которую мне предложат. Достаточно ли честно поставлен вопрос?

— Вы не забудете об этом условии?

— Конечно, нет. Почему вы решили думать, что будет иначе?

Эдвард Уордвелл пожал плечами, вздохнул и покачал головой.

— Без причины. Просто я не хотел бы, чтобы картина пропала или была уничтожена. Вы знаете, откуда она взялась? Кто ее продал?

— Не имею понятия.

— Ну так вот, я предполагаю, хотя и не вполне уверен, что эта картина — из коллекции Эвелита. Вы слышали об Эвелитах? Очень старая семья, сейчас часть ее живет неподалеку от Тьюсбери, округ Дрейкат. Но, начиная с XVI века, какие-то Эвелиты всегда жили в Салеме. Очень таинственная семья, отрезанная от мира, совсем как в книжках Лавкрафта. Вы слышали о Лавкрафте? Я слышал, что у старого Эвелита есть библиотека старинных книг о Салеме, по сравнению с которой все приобретения Музея ничтожны. У него есть также различные гравюры и картины. Эта картина наверняка принадлежала ему. Время от времени он выставляет их на продажу, не знаю почему, но всегда анонимно и всегда трудно подтвердить их подлинность, но он и не пытается это делать и даже не хочет признавать, что они происходят из его коллекции.

Я снова посмотрел на картину.

— Интересно, — признался я. — Приятно знать, что в Америке еще осталось несколько настоящих оригиналов.

Эдвард Уордвелл на минуту задумался, прижав руки ко рту. Потом опять спросил:

— Вы на самом деле не передумаете?

— Нет, — ответил я. — Я не продам эту картину, пока не узнаю о ней побольше.

Например, почему Музей Пибоди так срочно и настойчиво нуждается в ней.

— Но я ведь вам уже сказал. Уникальная топографическая ценность. Это единственная причина.

— Я почти верю вам. Но вы позволите мне самому это проверить? Может, мне стоит поговорить с вашим директором?

Эдвард Уордвелл долго смотрел на меня, стиснув зубы, а потом сказал с отчаянием в голосе:

— Хорошо. Я не могу вам этого запретить. Буду только надеяться, что не потеряю работу из-за того, что опоздал на аукцион.

Он открыл дверцу и вышел из машины.

— Рад был познакомиться, — заявил он и застыл, как будто в глубине души ожидал, что я сдамся и уступлю ему картину. Потом он неожиданно добавил:

— Я достаточно хорошо знал вашу жену, прежде чем… ну, знаете, перед этим случаем.

— Вы знали Джейн?

— Конечно, — подтвердил он и, прежде чем я успел расспросить его поподробнее, ушел в сторону Маргин, ежась от холода.

Я довольно долго сидел в машине и думал, что мне, к дьяволу, делать. Я еще раз развернул картину и еще раз присмотрелся к ней. Может, Эдвард Уордвелл говорил правду и это был единственный сохранившийся с того времени вид на Салемский залив с северо-востока. Однако я был уверен, что уже где-то видел похожий ландшафт — на гравюре или на ксилографии. Ведь трудно поверить, что один из наиболее часто рисуемых и изображаемых заливов на побережье Массачусетса был только один-единственный раз изображен в такой перспективе.