Читать книгу "Причуды Артура - Эрве Гибер"

На Бирме они играли в кости с людьми, голова которых была размером с булавочную заклепку[6].

ГЛАВА XXVIII

ЛАПОЧКА МЕНЯЕТ ЧЕРТЫ ПЕРЕД ПРЕЛЮБОДЕЯНИЕМ, КАК СВЯТАЯ АГНЕССА[7]

В Регенсбурге в подпольном борделе китайского квартала Артур хотел продать Лапочку торгашу спиртным, страдающему ожирением мужику, который минут десять не сводил с него глаз, испуская жалкие вздохи, колыша живот, высовывая из слюнявого рта язык и похлопывая рукой по карману, Лапочка ничего и не видел, но Артур, притомившись, взяв Лапочку за руку, поднялся с табурета и подвел к этому типу, говоря:

— Давайте, берите его, он ваш.

Мужчина сразу же вытащил из кармана чеки на двести долларов и легонько хлопнул по заду Лапочку, который был слишком пьян, чтобы понять, о чем торг. Внезапно Лапочка оказался в гостиничном номере с мужчиной, который попросил его раздеться; испугавшись, он подчинился, но тут все его тело стало меняться, спину покрыла частая грубая чешуя, а зад — липкая зловонная пена, на каждом соске воздвиглось по паре рогов, рот стянулся так, что невозможно было представить, что там существовало отверстие, волосы обросли колючками и окутали его до самых ног, в паху появились лезвия, острые, словно бритва; мужчина, опечалившись, попросил его снова одеться.

ГЛАВА XXIX

ИЗНУРЕННЫЕ

Ливень в Неаполе загнал их под навес перед входом в отель к укрывшемуся там, как и они, подростку. Они его даже не заметили, но он написал вечером в дневнике:

— Не могу знать, что привело их сюда, если не ливень, загнавший их, как и меня, под навес отеля со створчатыми дверями, поделенными на четыре части, не в тамбур, а перед вот эти самые двери, наподобие закрепленных на осях стеклянных листов, которые прекрасно бы подошли шутовскому уличному театру, так как могли сразу прибить или ударить сзади, в зависимости от того, кем карликом, верзилой или же человеком средних размеров, у них ничего нет, лишь их одежда, две пары глаз и две пары рук, кровь, волосы, которые на другом континенте они могли бы продать, как здесь продают белые зубы, члены, ягодицы, я не знаю, что привело их в такое изнуренное состояние, сколько бессонных ночей, сколько дорог, сколько драк (какая нищета, какие преступления: от них нестерпимо воняет), но плевать они хотели на ливень, на арест и то, где могут укрыться, — как многие другие, как все незнакомцы, как я, что смотрю на них, — чтоб сразу же заснуть стоя, как лошади, у одного в руке пачка, которая скоро опустеет, и они курят одну сигарету за другой, чтобы не заснуть до последнего, и окурок, падая, обжигает им пальцы, и они разговаривают, не слыша друг друга, не отвечая друг другу, будто стоя на страже, чтобы хоть как-то, но бодрствовать, шум ливня их усыпляет, веки опускаются на глаза, перед которыми простирается белая пелена, головы свешиваются, один из них сразу же оборачивается и кладет голову на опершиеся о дверную перекладину руки, он каждый раз валится вниз, когда кто-нибудь из клиентов входит или выходит, но вот он просыпается — сам по себе или потому, что другой обратился к нему слишком громко, он только поднимает голову и смотрит сам на себя в отражении на стекле и, заметив свое лицо, начинает выкрикивать имя другого, имя друга, Лапочки, но другой спит, и он сам засыпает, эхо от звука этого имени в шуме дождя все-таки будит другого, отвечающего ему с опозданием, но слова его косноязычны, они не похожи на человеческие, как слова тех, кто ничего не слышит, и, может быть, его разбудила всего лишь остаточная звуковая волна или же предчувствие крика, они трясут друг друга, один из них, засыпая, яростно трет лоб, потом расстегивает рубашку, чтобы посмотреть на руку, и касается набухшей вены, из которой, быть может, только что вытекла теплая жидкость, он сравнивает ее с веной другой руки, говорит сам с собой, вновь закрывает глаза, другой, все так же смежив веки, достает из кармана небольшой платок, которым промакивает лоб, потом сжимает его в руке, как ребенок, что не выпускает во сне любимую игрушку, пачка сигарет опустела, и мужчина теперь трет лоб с такой силой, что кожа собирается в складки, синяя падальница пользуется их забытьем, чтобы высосать немного крови, они шатаются, они валятся друг на друга, хватаются друг за друга, вставая на ноги, каждый словно попечитель чужого сна, каждый словно кровать другого, словно жена другого, здесь, прямо перед всеми, не испытывая никакого стыда, до тех пор, пока шум прекращающегося дождя не будит их, и они обнимаются, как двое слепых, в потоках воды, я иду вслед за ними (то, что произошло дальше, невыразимо).

ГЛАВА XXX

ЧЕРЕП

Уже минуло полчаса, как подросток шел следом, и заметивший его Лапочка время от времени оборачивался, чтобы проверить, по-прежнему ли он тут. Каланча шагал сзади по зловонным лабиринтам вдоль стоячего канала, меж рыночных прилавков, которых продалось протухшее мясо и гниющие фрукты. Они не могли касаться друг друга, но пытались приблизиться друг к другу с помощью этого третьего, дабы чужак стал тайным проводником их дыханий, которые, словно противоборствующие газы, не могли встретиться, не помешав друг другу, сразу же выветрившись или взорвавшись синеватыми и смрадными огнями, и третий делал их союз чище. Молодой француз предложил им денег, и они отвели его в рыбацкую гостиницу; как только дверь затворилась, они набросились на него, словно на зверя, чтобы его загрызть, но на самом деле — чтобы его любить, или любить друг друга, обмениваясь слюной. Кончая, Лапочка ужаснулся, взглянув на юношу: на месте молодого и красивого лица показался череп, беззубый рот оголял бледную и сухую впадину, которая, мерещилось, задыхается в хрипе, голова, не подпираемая подушкой, с силой запрокинулась так, как если б под ней сломался позвонок, белесые глаза вываливались из орбит, в полутьме виделось, как нос отделяется от кости, и склонившемуся над ним Лапочке, сперма которого только что брызнула юноше на плечо, когда Артур дрочил тому с такой силой, что могла бы сломаться кисть, показалось, что он сам стал черной фалдой плаща могильщика и пьет последнее дыхание жизни.

ГЛАВА XXXI

ЗАТМЕНИЕ

В Буде или Пеште они очутились утром 15 декабря, нагишом пытаясь пустить воду в запотевшем шланге некоего банного заведения, охваченные на открытом воздухе холодом, заманенные нескончаемой туманной поволокой, простиравшейся перед ними, в которую они ступили, невесомо проплыв по трем ступенькам мраморной лестницы, спускавшейся в текучие и бурлящие разводы тумана, рассвет только начинался, баня открывалась в шесть, туда направлялись рабочие, прежде чем спуститься в рудники или войти в конторы, огни на четырех пилонах, окружавших бассейн, погасли, а они по-прежнему плыли в теплом тумане против сероватых, видимых лишь наполовину фигур, внезапно обретавших очертания тощих стариков в резиновых шапочках, игравших кто в шахматы, кто в карты на плавучих досках, с голым торсом на холоде, все остальное в кипучей воде, в которую они и нырнули, толкнув какого-то алкаша, Артур и Лапочка, с вновь показавшимися над водой и испускающими пар плечами, продолжая кругосветное путешествие, подивились, что некоторые мужчины, вытянув руки, неподвижно держали перед глазами куски черной пленки, они подняли головы и увидели, как над паром, то взмывая, то опускаясь, кружат вороны, но люди смотрели не на них, они давно к ним привыкли, по пару навстречу друг другу бежали потоки восходящей или же нисходящей силы, являвшие куски окружающего пространства, и над их головами поднимались показывались своды, минареты, башни, крытые галереи обрисовывались и через несколько мгновений исчезали, будто миражи; внезапно, глядя в сторону, куда указывали обрывки черных лент, они заметили на белом полотне тумана, совсем рядом с усеянным брешами бронзовым кругом (лучи света, проникавшие, скрещиваясь, внутрь мавританской бани, пускали по поверхности воды отблески звезд) бледный диск солнца, поглощаемый черным лунным полумесяцем, это было первое затмение, которое они видели в своей жизни, и они смотрели на него до слепоты, и вместе загадали желание.