Читать книгу "Прекрасные авантюристки - Елена Арсеньева"

Ну и так далее, и снова, и опять про гвардейских каналий и про то, что король прусский будет помогать императору Иоанну и что Елисавет пьет аглицкое пиво и ездит в Царское Село забавляться…

Очень хорошо, потирал руки Лесток, превосходно! А через пару дней Бергер принес новое сообщение, которое уже вполне давало основания начать дело о готовящемся государственном перевороте. Иван проболтался, что маркиз Ботта, который отъехал из России, уведомлял его матушку и отца, что Фридрих готов покровительствовать дворцовому перевороту в России в пользу своего дальнего родственника — отпрыска брауншвейгской фамилии. Теперь Ботта — австрийский посол в Берлине и, вероятно, будет там интриговать в пользу сего дела.

«Ну, господа мои, — развел руками Лесток, — если это не государственное преступление… Ну, я тогда просто не знаю!..»

Он не сомневался, что на допросе удастся выкачать из Лопухиных и Ягужинской-Бестужевой кое-что покруче. Например, заставить их впрямую оговорить вице-канцлера. А если это все же не удастся, сам факт, что в разговорах о готовящемся комплоте замешана свояченица вице-канцлера, будет значить для Елизаветы достаточно много.

25 июля 1742 года Лопухина и ее сын были арестованы на основании доноса, представленного Бергером в Тайную канцелярию.

Ивана первым привели к допросу и, напугав окриками и угрозами, получили очень важные показания. Дескать, к его матери приезжал маркиз Ботта и говорил, что не будет спокоен, пока не поможет принцессе Анне Леопольдовне, и что прусский король также будет помогать, о чем он, Ботта, стараться будет.

— А еще была при этом Анна Гавриловна, — всхлипывая, сообщал Иван, — которая сказала: «Где ж это Ботта сможет сделать?» А потом подумала и прибавила: «Что ж, может статься…»

Следователи пришли в восторг, услышав пересказ слов Бестужевой. Когда же Иван сообщил, что в гости к Наталье Федоровне ездил и муж ее подруги, Михаил Петрович Бестужев, они посчитали, что дело слажено: через своего брата вице-канцлер попался!

Лесток, который никогда не страдал отсутствием воображения, уже представлял себе казнь братьев Бестужевых: колесование Алексея Петровича, отсечение головы Михаила Петровича…

Михаила Бестужева посадили под домашний арест, Анну Гавриловну и ее дочь Анастасию перевезли в бывший дворец Елизаветы на Марсово поле и там держали в заключении. Высокомерная красавица Анастасия незамедлительно подтвердила, что Лопухина высказывалась о правительнице Анне благожелательно, а о существующем правительстве — неодобрительно. Сама Бестужева созналась только в разговоре со своей подругой Лопухиной, но отказалась признать причастность к этому делу Михаила Петровича.

Кстати сказать, Наталья Федоровна тоже всячески выгораживала мужа, отрицала его присутствие в разговорах с Ботта и вообще ссылалась на то, что речи они с маркизом вели по-немецки, а Степан Васильевич ни одного языка, кроме русского, не разумеет.

Да, эти две женщины держались поистине мужественно, чего нельзя было сказать об их детях. Иван подтверждал все доносы Бергера с готовностью, еще и прибавляя к ним что мог: дескать, поносительные слова об императрице слышал от родителей; от матери слышал похвалы правительнице Анне; о замыслах Ботта она много и часто говорила с Бестужевой; маркиза они хвалили, называли умным, а тот-де обещал денег не жалеть, чтобы освободить министров Анны Леопольдовны — Остермана да Левенвольде… Анастасия Ягужинская[8]вообще соглашалась со всем, что ей только говорили следователи, даже не слушая, и готова была взвалить на свою матушку вину чуть ли не в подготовке цареубийства.

Неудивительно, что после этого обеих подруг подняли на виску (или на дыбу). Выглядит это старинное орудие мировых пыточных дел так: человека подвешивают за поднятые кверху руки так, чтобы он до полу не доставал, да еще и груз к ногам прикрепляют, а потом бьют почем зря. Порою жертву поднимают еще выше, выворачивая руки из суставов. Как видим, для женщин не делалось исключения. Но при всем при том обе продолжали выгораживать мужей своих…

Впрочем, из уже выясненного было довольно для весьма условного судопроизводства того времени, а главное — для мстительной Елизаветы. Вот тут-то она дала волю своей ненависти к Лопухиной! Припомнила ей все: и что была племянницей Виллима Монса, и что была любима Левенвольде, и что оставалась красавицей…

О, вот что бесило, наверное, пуще всего. Именно поэтому Елизавета «рвалась с досады». Именно за это Лопухина должна быть небывалым образом унижена!

А заодно Елизавета жаждала унижения и другой женщины: Марии-Терезии, этой поистине великой императрицы и женщины, которая, увы, так явно и бесспорно превосходила дочь Петра Великого во всем: и в безупречности происхождения, и в государственном уме, и в поведении… Ведь именно посланником Австрии был маркиз Ботта, которого судили заочно.

Разбирательство дела Лопухиных — Ботта длилось довольно долго. Заключалось оно в новом и новом применении разнообразных пыток. Наконец, когда стало ясно, что никаких признаний вырвать больше не удастся, то есть сделать вице-канцлера Алексея Петровича Бестужева организатором грандиозного комплота не получится, состоялся суд. Обвиняемые были приговорены к колесованию, четвертованию или обезглавливанию — в зависимости от тяжести возложенных на них преступлений.

Однако люди опытные советовали Елизавете проявить милосердие: уж слишком очевидной была изнанка дела! Штука в том, что роль Лестока, д’Аллиона и Мардефельда оставалась затенена, совершенно явным же было обычное бабское желание Елизаветы разделаться с Лопухиной.

Да, императрица заранее знала, что проявит милосердие, однако, против обыкновения, заставила себя долго ждать. Она наслаждалась этой проволочкой… Можно представить, что чувствовали в это время обвиняемые. Они уже простились с жизнью, когда Елизавета наконец насладилась местью.

29 августа последовала высочайшая резолюция. Императрица смягчила приговор и сочла довольным следующее наказание: Степана, Ивана и Наталью Лопухиных и Анну Бестужеву высечь кнутом и, урезав языки, выслать в Сибирь. Имения конфисковать. Наказания остальных (всего по делу проходили более двадцати человек — слуг, друзей, знакомых главных обвиняемых) были значительно более легкими: скажем, Анастасию Ягужинскую всего лишь оставили под домашним арестом. А впрочем, она хорошо потрудилась для следствия! Был также издан монарший манифест, открыто называвший маркиза Ботта сообщником Лопухиных и других преступников.

31 августа 1743 года «на театре» (!!!) — так назывался в официальных документах эшафот, воздвигнутый на Коллежской площади, — была произведена расправа.

Анна Гавриловна Бестужева выказала то же достоинство и присутствие духа, с каким держалась и в застенке. В то время как палач раздевал ее, Бестужевой удалось незаметно сунуть ему золотой крест, осыпанный бриллиантами. Благодарный кат сделал только вид, что подвергает ее наказанию: кнут едва коснулся ее плеч, нож едва задел язык, так что она не потеряла способности изъясняться.