Читать книгу "Германия на заре фашизма - Андреас Дорпален"

Неловкость возросла, когда ведущая монархистская газета «Кройццайтунг» в январе 1919 года атаковала Гренера, обвинив его в революционных симпатиях и оппортунизме. Гинденбург чувствовал, что подобные обвинения в той же степени относятся к нему, как и к его надежному помощнику. Спустя несколько дней граф Куно Вестарп, бывший лидер консерваторов в рейхстаге, поднял вопрос о том, проявило ли Верховное командование достаточную энергию, защищая армию и офицерский корпус от революционного влияния. Гинденбург отверг обвинения Вестарпа, подчеркнув, что он остался на своем посту только по приказу «его величества, моего короля и хозяина». Он добавил, что пошел на это ценой большой личной жертвы, и с гордостью зачитал телеграмму, присланную ему монархом несколькими днями ранее: «Да благословит вас Бог, мой дорогой фельдмаршал, за вашу неустанную преданную работу на благо нашей немецкой родины». Это признание, заявил Гинденбург, является для него лучшей наградой, и прибавил, что, хотя он считает себя правым, оставшись на посту, он может покинуть его в любой момент, как только найдется кто – то, готовый «взять на себя ответственность перед историей и королем». Но даже одобрение кайзера не могло полностью ликвидировать сомнения Гинденбурга относительно роли, которую он играл. Спустя много лет он назовет зиму и весну 1918–1919 года периодом своего «мученичества» и всегда будет стараться объяснить, что остался во главе армии только «по приказу его величества и из любви к родине».

Еще две проблемы тревожили маршала. С того октябрьского дня, когда разошлись пути его и Людендорфа, их отношения оставались натянутыми. Людендорфа привела в негодование неспособность Гинденбурга защитить его на последнем совещании у кайзера. Его возмущение еще более усилилось, когда маршал еще раз, уже в ноябре, не пожелал защитить его от нападок в прессе за ту роль, которую он сыграл во время переговоров, предшествовавших мирным. В середине ноября 1918 года генерал Людендорф, опасаясь за свою жизнь, покинул Германию и провел три месяца в Швеции. В период этой добровольной ссылки он начал писать военные мемуары, в которых дал волю своему гневу. Друзья с большим трудом уговорили его убрать из текста упоминания о замедленном мышлении Гинденбурга и отсутствии у него чутья. В феврале 1919 года Людендорф снова стал объектом публичных нападок: во время дебатов в Национальном собрании Шейдеман, ставший министром – президентом нового правительства рейха, обвинил его в нечестной игре. Гинденбург направил Шейдеману письмо, в котором выразил протест против голословных обвинений в адрес своего преданного сторонника. Он назвал Людендорфа «ревностным патриотом, который, что бы ни делал, всегда принимал близко к сердцу интересы нации», и указал, что разделяет ответственность за его действия. Шейдеман повторил выдвинутые им против Людендорфа обвинения на следующих дебатах, но в личном послании заверил маршала в своем глубочайшем уважении и выразил сожаление по поводу того, что Гинденбург счел критику Людендорфа направленной в его адрес. Когда же помощник Людендорфа обратился к Гинденбургу с просьбой опровергнуть обвинения публично, маршал заколебался. Он заявил, что момент крайне неудачен для подобных публичных выступлений, хотя и позволил опубликовать свою переписку с Шейдеманом. Он мотивировал свою сдержанность тем, что должен поддерживать создаваемый для него Гренером имидж человека, стоящего вне партий.

Через несколько недель было организовано примирение между старыми соратниками. Людендорф считал, что первый шаг должен сделать Гинденбург, и предложил, что послание по поводу предстоящего дня рождения было бы приемлемым жестом. Желая урегулировать проблему, Гинденбург написал генералу письмо, в котором просил забыть о возникшем между ними «(непонимании». Людендорф принял протянутую ему руку. Во второй половине 1919 года, оставив действительную службу, Гинденбург опубликовал короткое заявление, в котором брал на себя всю полноту ответственности за решения Верховного командования. «Генерал Людендорф всегда действовал в полном согласии со мной». А памятуя об особом положении, которое он занимал в сердцах своих соотечественников, он добавил предупреждение, которое, впрочем, вряд ли успокоило Людендорфа: «Любые нападки на генерала Людендорфа есть нападки на меня».

Разногласия с Людендорфом были урегулированы сравнительно легко, а вот проблема взаимоотношений с бывшим императором столь легкому решению не поддавалась. Из своей голландской ссылки Вильгельм внимательно следил за публичными дебатами, развернувшимися вокруг его роли в судьбоносный день 9 ноября и мотивов, заставивших его искать убежище в Голландии. Он не мог не заметить, что быстрее всего распространяется мнение о том, что император трусливо бросил армию и страну в час кризиса. Это его искренне тревожило, причем не только потому, что он считал подобное утверждение неправдой и оскорблением. Он понимал, что, если оно не изменится, причем немедленно, путь обратно на трон будет для него закрыт навсегда. Посему Вильгельм считал чрезвычайно важным, чтобы все те, кто советовал ему уехать в Голландию, открыто заявили об этом. Ему особенно хотелось, чтобы Гинденбург публично признался, как настоятельно советовал императору незамедлительно покинуть страну. Учитывая высочайший престиж маршала, такое заявление имело бы особый вес и могло бы реабилитировать ссыльного кайзера. Вильгельма чрезвычайно возмущало молчание Гинденбурга. Если кто – нибудь и потрудился разъяснить кайзеру причины такого поведения маршала, он вряд ли сумел бы должным образом их оценить. Вероятнее всего, в его поведении присутствовал и элемент зависти к Гинденбургу. Он, безусловно, слышал о непрекращающемся потоке делегаций, совершавших паломничество в штаб маршала. Поэтому Вильгельм вполне мог видеть в Гинденбурге опасного соперника, популярность которого следовало срочно ограничить.

В середине марта Гинденбург, очевидно, в ответ на просьбы императора, отказался от позиции умолчания, которую до сих пор занимал. Он опубликовал заявление, в котором, «чтобы предотвратить возможные недоразумения», разъяснял, «почему кайзер уехал в Голландию». Он в нескольких словах обрисовал политическую и военную ситуацию, каковой она представлялась 9 ноября, и указал, почему кайзер не мог вернуться в Германию или искать смерти на полях сражений. Далее в заявлении было сказано: «В конце концов кайзер покинул страну. Он избрал этот путь в соответствии с рекомендациями своих советников после долгих и мучительных раздумий, в надежде таким образом сослужить своей стране хорошую службу, избавить Германию от дальнейших потерь, трудностей и лишений, вернув ей мир, спокойствие и порядок. То, что император ошибся в своих надеждах, не является виной его величества».

Документ, совершенно очевидно, преуменьшал роль советников кайзера, но тот факт, что в нем ничего не было сказано о поведении самого Гинденбурга в те судьбоносные часы, явился для бывшего монарха самым большим разочарованием. Он также не удовлетворил тех, кто, как, например, граф Шуленбург, 9 ноября занимал другую позицию – сразу после того судьбоносного дня Шуленбург составил меморандум, в котором утверждал, что Гинденбург и Гренер с самого раннего утра настойчиво требовали отречения императора, вопреки его, Шуленбурга, мнению, которое было совершенно иным. Этот меморандум попал в прессу, после чего Гинденбург опубликовал свой ответ, в котором подвергал сомнению компетентность генерала Шуленбурга как свидетеля, поскольку тот «был не в полной мере информирован о действительном положении дел». Поскольку Гинденбург не хотел оказаться втянутым в публичную дискуссию, он предпочел публично не чернить Шуленбурга. Однако в частном порядке он сделал заявление, в котором, «чтобы устранить, в процессе оправданной самообороны, ошибки, вполне понятные и объяснимые в тяжелый момент, но которые могут также привести к нежелательному и неточному суждению обо мне и моем окружении», дал более резкую характеристику утверждениям Шуленбурга.