Читать книгу "Сан-Ремо-Драйв - Лесли Эпстайн"

Как и опасалась Мэри, утром мы с трудом поднялись с постели. Разбудил нас беспрерывно звонивший телефон, а не мой старый будильник с утенком Дональдом. Завтракать было уже некогда. Мэри завернула нам сэндвичи с арахисовой пастой и джемом, без корочек, как любил Барти. Артур надел на черную лысину шоферскую фуражку.

— Пожалуй, я отвезу вас в школу на «бьюике».

Я знал, что это не понравится Барти: он сидел в школьном автобусе позади шофера, миссис Ракотомалала, которая вела с ним беседы на английском и на французском. Барти делал вид, что понимает его.

— Нет, нет, я хочу на автобусе. Не хочу со старым дядей Томом.

Заключили компромисс: Артур вывел машину из гаража и в утреннем тумане довез нас до остановки на углу бульвара Сансет и Капри. Автобус уже ждал там, выставив стояночный флажок и мигая фонарями. Мы подбежали к ступенькам.

В открытой двери стояли братья Ковини.

— Вы не войдете, — сказал Пат.

— Антиамериканцам вход запрещен, — сказал Питер.

Бартон посмотрел на миссис Ракотомалала, но она глядела прямо перед собой, будто загипнотизированная мерным движением дворника на ветровом стекле.

— Не пускайте их! — крикнул кто-то сзади.

К нашему изумлению, темнокожая водительница потянула рычаг, и дверь закрылась у нас перед носом. Школьный автобус уехал.

Артур стоял возле голубовато-молочного «бьюика», обдававшего выхлопом мостовую. Я сел сзади, Бартон занял место рядом с водителем, где мог делать вид, что рулит и жмет на газ. Мы поехали по бульвару Сансет, но задолго до Уэствуд-бульвара свернули на Сепульведа.

— Артур, куда мы едем? — спросил я. — Не в школу?

— Нет, сэр, мистер Ричард. В школу я не поспею вас завезти. Миссис Лотта и мистер Норман полетели ночным самолетом. Надо торопиться, не то упустим их.

Теперь стало понятно, почему он то и дело меняет ряды и против обыкновения гонит на желтый свет. Мы повернули на бульвар Сенчури, и здесь брезентовая крыша нашего «бьюика» затрепетала: прямо над нашими головами, ревя моторами, пролетел громадный «констеллейшн» с опущенными закрылками.

— Это они! Они там!

Я увидел, как самолет выпустил шасси, как тормозит тремя рулями, а потом он исчез из виду.

— Может, и правда, они. В этом самолете. Они всегда летают на «Трансуорлде».

— Дураку ясно. Лотта была в окне. На ней шляпа. С пером. Не такая, как в телевизоре.

Единственное, что мы узнали точно, добравшись до выхода, — что рейс 1212 Вашингтон — Лос-Анджелес приземлился. Пассажиров пока не было. Если они и шли уже по красному ковру, увидеть их было невозможно за толпой репортеров и фотографов. Здесь их собралось больше, чем на слушании. Я сперва подумал, что они встречают какого-нибудь деятеля или кинозвезду; но, увидев Гедду Хоппер[27], облизывающую карандаш накрашенным ртом, понял, что все они здесь из-за отца. Проход был огорожен канатами, как на премьерах его фильмов. С другой стороны прохода, позади, стоял Артур, подняв фуражку, как поднимают табличку встречающие.

Толпа пришла в движение. Я подбежал к концу ковра, где она слегка поредела. Двое в форме и между ними стюардесса шли по проходу, везя за собой проволочные тележки с багажом. Наверное, пилоты. За ними потянулись пассажиры первого класса. Почти все смеялись, словно испытывая облегчение оттого, что они на земле. Даже одиночки улыбались каким-то своим мыслям.

Из туннеля показался Стэнли. Рот у него был плотно сжат, лицо зеленоватое, как будто в полете его тошнило. Я всегда звал его Грушей — в честь персонажа комиксов с Диком Трейси. За ним показалась Лотта под руку с Бетти, как в зале. Не успел я оглянуться, как Барти уже бежал по красному ковру.

— Я видел тебя в небе! — кричал он. — Я видел твою шляпу.

И в самом деле, на матери была светло-коричневая шляпа с темно-коричневым пером. Она присела, протянула к нам руки. Свет вспышек плескал на нее, как вода. Кругом кричали, спрашивали, как она отнеслась к слушаниям, известно ли ей, что муж отстранен от работы на студии, и не собирается ли семья принести извинения. Вместо ответа она сказала:

— Вы знаете моего сына Бартона. Он младший. Только посмотрите на эти кудри! Вы видали что-нибудь подобное? А голубые, изумительные голубые глазки! Кто этот мой любимый, мой большой малыш? — Она обняла его, поцеловала в щеки и в лоб. Но говорить еще не кончила. — И какой талантливый! Я думала, он станет художником. Он чудесно рисовал. Но теперь он уходит к себе в комнату и сидит там часами! И знаете, чем он занимается? Пишет! Удивительные рассказы. Трогательные до слез. Я с удовольствием сделаю заявление для прессы. Джек Уорнер, возможно, думает, что заставил замолчать моего мужа, но настоящим писателем будет мой сын!

Беда в том, что ее никто не слушал. А все потому, что из туннеля появился Норман. Толпа хлынула к нему. Стойки повалились, потянув с собой канаты. Бетти вскрикнула. Стэнли повернулся и пошел назад к отцу. Сквозь толчею стал пробираться полицейский. Я двинулся за ним и так прорвался к Норману. Он пригнулся, увидев меня, и поднял руки к лицу. Это было обычное приветствие: я наносил удары, а он, некогда чемпион Пенсильванского университета в легчайшем весе, умело парировал все до одного. Толпа подалась назад. Я махал руками, и кулаки мои шлепали по его раскрытым ладоням. Мы оба улыбались.

— Ты был замечательный! — сказал ему, уже пыхтя. — Ты меня чуть не обманул. Все равно я знал, что ты не доносчик. Ты им показал. Теперь вся страна будет знать.

— Хочешь драться, да? Да?

Он стал ловить мои кулаки и, словно изобретя какое-то новое джиу-джитсу, направлял мои удары мне же в лицо.

— Я знаю, почему ты так поступил, — сказал я, пытаясь уклониться от собственных кулаков. — Ты не мог по-другому, да, Норман? Ты же всегда говоришь. Ай! Ой! Хватит!

Чем сильнее я бил, тем больше доставалось моим щекам, моему подбородку. Но я хотел договорить:

— Ну, знаешь, про зеркало? Про бритье? Уй! Больно! Что утром придется смотреть на себя.

Еще с полминуты он продолжал перенаправлять мои удары, и я основательно стукнул себя по носу и в глаз. Потом он опустил руки и притянул меня к себе, но это был не клинч, как я сперва подумал, а объятие.

— Прости, Рич. Прости, прости, прости.

Я тоже его обнял. Узнал его запах. Суточная щетина колола мне лоб и щеки.

Потом бой возобновился. Но теперь не я бил Нормана, и не мои удары он отражал. На него напал Барти. Он бросался на отца, размахивая руками. Лицо у него было красное — и от возбуждения, и от помадных поцелуев Лотты. И все время он кричал как оглашенный:

— Ты предатель! Коммунист! Бенедикт Арнольд![28]