Читать книгу "Призраки Гойи - Жан-Клод Карьер"

И тут все снова прыскают ради проформы. Гойя тоже осторожно смеется и тут же опять становится серьезным. Он ждет.

— Остановимся на параде, — говорит королева. — Параде по случаю победы. К тому же это будет гармонировать с моим костюмом.

Гойя слегка отступает назад, не отрывая от королевы взгляда. Он словно зачарован лицом и телом своей модели, как в случае с Инес и Лоренсо. Художник не видит ни уродства, ни неловкости тех, кто ему позирует. Дело не в этом. В такие минуты можно подумать, что он жаждет раскрыть некий секрет, увидеть то, чего не заметили, не способны увидеть другие, и что станет впоследствии картиной, живописью. Гойя скрывается за большим холстом, выглядывая лишь для того, чтобы мельком взглянуть на королеву. Оттуда же доносится торопливое поскрипывание угольного карандаша. Художники никогда не знают, работая с королями, сколько времени у них в запасе.

Государыня быстро утомляется. Она зевает, и голова ее клонится вперед, собираясь упасть. Гойя делает знак одной из компаньонок, та взбирается вверх по лесенке, осторожно будит свою госпожу и приподнимает ее.

Вокруг сооружения — лес рук, расставленных на случай падения.

Внезапно все оборачиваются. Раздается лай собак, и слышатся шаги. Дверь с грохотом распахивается. В конюшню врываются семь-восемь мужчин в охотничьих костюмах: сапоги в грязи, листья и сучки в волосах, потные лица, расцарапанные руки. В руках у них ружья и ножи. Двое слуг удерживают собак на пороге.

Вот и король, высокий и грузный, тоже забрызганный грязью. За ним следуют двое-трое слуг, несущих на плечах сегодняшние трофеи, подвешенные к железной перекладине: фазаны, перепелки, зайцы и кабан, кровь которого капает на землю. А также пара-тройка стервятников.

Все, кто находится в помещении, склоняются перед королем. Гойя, не показывая своего раздражения, на миг отрывает руку от полотна и кланяется. Он бросает взгляд на дичь. Художник тоже страстный любитель охоты, одного из немногих его развлечений. Но сейчас он думает о другом: о сидящей на возвышении королеве, о Бравом, которого придется рисовать еще раз, об уходящем времени и других отложенных работах.

Король показывает королеве свой охотничий натюрморт и спрашивает, что она желает на ужин.

— Стервятника, — тут же отвечает Мария-Луиза.

— Вы говорите о птице?

— О чем же еще?

— Может быть, о ком-то из министров?

— Ах да, неплохая мысль. Мы могли бы съесть на ужин какого-нибудь министра.

— Например, Мануэля Годоя, который вам так нравится. Мы могли бы поужинать Годоем.

Все молчат, с любопытством ожидая реакции королевы. Хорошо известно, что Годой, бабник, каких свет не видывал, в превосходных отношениях с Марией-Луизой. Она во всем следует его советам.

— Он совсем не похож на стервятника, — возражает королева, понизив тон.

— Смотря для кого, — говорит король со смехом.

Затем Карлос подходит к Гойе и спрашивает с непонятной учтивостью, нельзя ли ему немного побыть здесь и поглядеть, как тот работает. Он не будет ему мешать, не станет делать никаких замечаний, ему хотелось бы просто остаться и смотреть.

Гойя раздумывает несколько мгновений, медля с ответом. Наконец, он заявляет:

— Смею сказать, ваше величество, я предпочитаю никому не показывать свою работу, до того как она будет закончена. Столько всего может измениться…

Король поворачивается к королеве и спрашивает:

— Если я правильно понял, я мешаю?

— Вы правильно поняли, — отвечает королева.

Король не настаивает. Он пожимает плечами, подает своим спутникам знак покинуть конюшню и унести подстреленную дичь. Охотники уходят, стуча сапогами и бряцая оружием, и уводят с собой умирающих от жажды собак.

Королева, окончательно разбуженная этим вторжением, принимает прежнюю позу. Она пытается обрести равновесие, отчего сооружение приходит в движение. К государыне тянутся руки, готовые ее поддержать.

— Сколько времени мне придется здесь сидеть? — спрашивает она у художника.

— Столько, сколько мне потребуется, ваше величество.

Гойя ответил ясно и четко. Теперь он работает молча. Королева тоже хранит молчание.

На земле поблескивают капельки крови, оставшиеся после мертвой дичи.

4

Как и во всякой организации, члены Конгрегации в защиту вероучения регулярно встречаются на очередных и внеочередных заседаниях — сегодня именно такой случай. На этих собраниях, куда допускаются только доминиканцы, председательствует отец Григорио Альтаторре, главный представитель инквизиции в Мадриде.

Если посмотреть со стороны, то создается впечатление, что этот мужчина неопределенного возраста, высокий и немного сутулый, с размеренными неторопливыми движениями, ходит, не касаясь земли. Его тяжелые, полуопущенные веки, изредка приподнимаются, открывая спокойные и внимательные глаза, чрезвычайно яркого, удивительного голубого цвета. Родом из Астурии, с севера, он происходит из прославленного рода, стоявшего у самых истоков освобождения Испании от арабов, с некоторыми представителями которого история обошлась сурово: отец Григорио погиб на поле брани, брат пропал без вести в море у берегов Марокко, и состояние семьи постепенно пришло в упадок. Альтаторре вкладывает в свои движения вкрадчивость и даже сосредоточенность, стараясь сохранять присущую ему от природы сдержанность, которую некоторые принимают за безразличие. Его тело кажется дряблым, заплывшим легким ненужным жирком, а сам он — вялым, медлительным, вдумчивым, скрытным и уклончивым. Никто не может предугадать его реакций и решений. Он слушает больше, чем говорит. Все считают, что главный инквизитор очень близок к королю.

В этот день приблизительно двадцать монахов собрались во главе с Альтаторре за большим столом в помещении со сводчатым потолком, где четыре жаровни с трудом противостоят промозглой мартовской стуже. Мадрид построен на высоте восьмисот метров. В городе бывает холодно, особенно когда с гор дует ветер. Как и в большинстве старинных зданий, здесь узкие окна, и дневной свет проникает сюда как бы нехотя. В комнате горят дюжина восковых свечей.

Заседание начинается с продолжительной молитвы на латыни. Божественное присутствие обретено.

Из рук в руки переходят гравюры. Чтобы рассмотреть их лучше, некоторые монахи держат перед глазами лупы с толстыми стеклами. Только Лоренсо, когда гравюры попадают к нему, смотрит на них лишь мельком, словно он уже их видел.

Эти гравюры — предмет сегодняшнего обсуждения. Лоренсо прекрасно знает, кто из его собратьев цепляется за прошлое, а кто, напротив, хотел бы, чтобы лучи века Просвещения в конце концов озарили Испанию. Он также знает «янсенистов» (их здесь не больше двух-трех человек), которые остерегаются заявлять о себе. Ничто в их поведении на это не указывает. Касамарес же полагает и постоянно об этом твердит, что свобода человеческой воли безраздельна. Даже если Богу заранее известен наш выбор, то сам этот выбор зависит только от нас. Коль скоро внезапно, в последний момент мы меняет свое решение, удивляя самих себя, значит, эта перемена также была предусмотрена Богом, владыкой времени и судеб.