Читать книгу "Черная месса - Франц Верфель"

Однако чем выше поднималась толпа и чем ближе подходила к комнате хозяина, тем более давящим и смутным становился страх, который стягивал затылки, точно влажное полотенце. Девушки, дрожа, тесно жались друг к дружке, когда Эдит, не получив ответа, постучала в дверь три, четыре, пять раз. Наконец — стоны больше не доносились изнутри, — Эдит осторожно отворила дверь, и еще прежде, чем рука нащупала выключатель, самые отважные протиснулись в комнату мимо Эдит.

Никому нельзя было входить сюда. Это строго запрещал особый параграф домового уложения.

Свет странным образом прежде всего упал на множество изображений мадонн и святых по стенам и лишь затем обнаружил хозяина, который половиной туловища безжизненно свисал с кровати.

Он в обмороке, он мертв?

Эдит и Фалеска подняли тело на постель. Другие бегали одна за другой и таскали, причитая, из своих комнат одеколон, духи, ненужные флакончики с лекарствами, кои в неумеренных количествах лили на совершенно желтый лоб и в открытые губы.

Грета кричала все время, что не может выносить это зрелище. Илонка, напротив, возбужденно болтала и утверждала, вполне в своем духе, что в таких случаях помогает лишь одно средство — нарезанную луковицу растереть слюной и мазать ею ноздри впавшего в беспамятство. Она узнала про это средство от своей бабки — а кто разбирался в таких вещах лучше, чем ее бабушка? Эдит вспомнила об инструкции в рамке, что висела в кухне: «Первая помощь при несчастных случаях». Однако не нашла в себе мужества еще раз коснуться ставшего чужим тела.

Только Маня, дочка могильщика из Рокюкана, презрительно рассмеялась, подошла к кровати, по-деловому оттолкнула других, несведущих, и приподняла веко лежащего. Потом обернулась и с убежденным, чиновничьим лицом сказала:

— Он мертв!

Врач, которого тотчас вызвала Эдит, только подтвердил Манины слова.

VII

Скопились всякого рода трудности. Во-первых, если не предполагать всерьез баснословный, стародавних времен, удар кинжалом, — в доме все-таки лежал мертвец. А покойник, коего настигла не бесчинная и насильственная гибель, как случайного гостя, а мирная смерть у домашнего очага, — со служебно-врачебной точки зрения, умер надлежащим образом.

Посмертных распоряжений не осталось, чему не удивился ни единый человек, хоть раз видевший господина Максля. Усопшему ведь часто не хватало сил, чтобы закончить обед, — где же ему было почерпнуть энергии, дабы заняться делами этого мира и его интересами после своей кончины?

Долю в домовладении, завещанную его родителями, он уже много лет назад продал за чечевичную похлебку своему брату Адольфу, которому, со своей стороны, пришлось, разумеется, уступить ее вскоре темным дельцам-заимодавцам. Господину Макслю ничего другого и не оставалось, как переехать на Гамсгассе и жить в одной из комнат в качестве главы своих пансионерок.

Первоначально отношения между домом и хозяином оставались неясны. Законные наследники, дальние родственники, объявились лишь — почему о них и узнали, — на четвертый день после смерти. Потому все заботы лежали на плечах фрейлейн Эдит. Но плечи эти многое способны были вынести.

Даже интересы полиции и учреждений по имущественному наследованию с особенной настойчивостью направлялись на внезапно осиротевшие заведения подобного рода. Но отношения, которые Эдит поддерживала не только с полицией, но и со всеми муниципальными и государственными учреждениями, были в высших сферах желанными, доверительными и прочными. После беглой проверки положения вещей руки Эдит оставили свободными, а она была достаточно дальновидна, чтобы уладить дела в свою собственную пользу и к соразмерной выгоде персонала, обеспечив торжественные почести трупу.

Нельзя не поставить ей в заслугу, что большую сумму, вчера еще полученную от хозяина, — он обыкновенно с небрежной щедростью отпускал экономке деньги на деловые расходы, — что эту неучтенную пока сумму она честно отложила про запас, даже запечатав ее в почтовом конверте, на котором изящными буковками написала «Господин Максль» и благоговейно нарисовала после имени крест. Она была достаточно бескорыстна, чтобы потратить эти деньги на похороны по высшему разряду. Однако именно в самом погребении и лежала основная причина всех затруднений.

Прежде всего — религиозный вопрос.

Господин Максль был иудейского происхождения. Она, Эдит, насладилась в свое время воспитанием монахинь-урсулинок и всегда признавала, что без этого строгого обучения, без блаженства искренней церковной веры ей никогда не довелось бы достичь столь многого — то есть в такие молодые годы стать экономкой одного из благороднейших домов Европы. Если ей ставили в упрек, что профессия, которой она служит, никак не совмещается с религиозным чувством, она рассказывала обычно историю одной исповеди. Молодой священник отпустил ей грехи в исповедальне со следующим утешением:

— Дитя мое, — таковы были его слова, — жизнь твоя в самом деле весьма грешна. Однако Господь по собственной воле наделяет людей их свойствами и занятиями. И твою профессию Он — как это ни непостижимо — всегда допускал. Тебе было бы лучше найти другое дело; если ж не можешь, — помни постоянно, что ты — дитя церкви. Тогда не впадешь в отчаяние. Обрати внимание на то, что пошлейшие непотребства людские всегда происходят лишь от отчаяния.

Фрейлейн Эдит не поменяла профессии и грешила дальше, но впредь фанатически предана была церкви.

Этим же фанатизмом объяснялась ее склонность к миссионерству. Кто другой мог стать ближайшим объектом ее усердия, если не господин Максль? И в самом деле, когда хозяин бок о бок с Эдит впервые насладился зрелищем мессы в церкви св. Галла, он словно переменился.

С тех пор каждое воскресенье он вместе с Эдит посещал утреннюю мессу, что никакого насилия над собой не означало, если учесть, как изматывающе и суматошно обычно шли дела именно в субботние ночи. Однако Эдит была способна и на большее: она помогла господину Макслю понять сущность Царицы Небесной и украсить его комнату изображениями святых. Лишь в одном, решающем пункте — в крещении — он оказывал сопротивление. Каждый день приходила Эдит поговорить с ним об этой последней необходимости, без которой невозможно спасение души. Однако господин Максль всегда отвечал на трогательные упреки миссионерки одной и той же сентенцией:

— Милым я был бы ребеночком!

Если Эдит надоедала ему просьбами, он блеял с плаксивым безразличием:

— Увы, что вам со мной делать?

И когда ревнительница веры огненно-красными красками рисовала затем все отвратительные метафизические последствия отказа от крещения, Максль обрывал разговор признанием:

— Готов служить тебе чем угодно, Эдит, но еврей останется евреем.

Нельзя все-таки умолчать и о том, что господин Максль еще задолго до появления Эдит составил документ с печатью, который называется «Объявление об отсутствии принадлежности к конфессии» и избавляет гражданина от религиозных обязанностей и от выполнения связанных с ними действий.