Читать книгу "Свободная охота - Валерий Поволяев"

Пыль высокими струями выметывалась из-под колёс, повисала густым непроглядным пологом – лучшей маскировочной завесы нельзя было придумать. Как говорится, нет худа без добра – пыль эта хоть и душманская, но запорошит она глаза душманам так сильно, что им будет уже не до стрельбы – просморкаться бы, прохаркаться!

Всё-таки есть на свете счастливые звёзды, которые иногда светят неприметному, подмятому жизнью, болью и горестями человевку, – он жадно, с открытым ртом ловит этот свет, плачет, моля судьбу, чтобы пришло везение, удача, и судьба смягчается, начинает потакать ему – когда увидишь этот свет, тогда всё, абсолютно всё, даже самое страшное, становится нестрашным.

На землю, на страшноватый усталый КамАЗ, на напуганных ребят наших пролился волшебный свет.

После удручающего невезения полосы, в которой они чувствовали себя, будто мухи, вляпавшиеся в дёготь, им повезло. Повезло сразу несколько раз. Повезло в том, что Hyp хотел подзаработать – денежки сами прилипали к его пальцам, повезло, что его напарник оказался «непримиримым» и у него злость выела чутье, зрение, слух, он оказался полоротым в ситуации «дважды два» и в нужный миг не смог сообразить, сколько же будет дважды два – вот и валяется теперь с вдавленным в хребет желудком, корчится – и ладно будет, если ему свои не пустят красную юшку, а они ведь пустят, обязательно пустят; повезло – особенно повезло с тем, что у Соломина оказались запасные ключи – так-то они кому нужны, какой дурак будет таскать с собою лишнюю тяжесть; повезло во всём – в том, что они сумели развернуть громоздкий КамАЗ на малом срезе горы и не опрокинуться набок, в том, что цистерна не снесла им кабину, что станина машины оказалась прочной и не переломилась, в том, что душки запоздали со стрельбой, в том, что на дороге не оказалось мин…

«Бог мой, неужели ты есть, Бог? Такой длинный список! – обрадованно изумился Коренев. – Неужели наша звезда – общая, единственная на всех, что подсобила, помогла справиться с бедой сразу всем? И долго ли нам ещё будет везти?»

Через пятнадцать минут они были уже у ворот своей части – длинного, вставшего посреди поля лагеря, обнесённого двумя рядами колючей проволоки. «Что будет, если ежа скрестить с ежом? Полтора метра колючей проволоки. Так сколько же ежей и ужей понадобится извести на такой забор?»

Коренев почувствовал, что неожиданно ослабел – будто забарахлил мотор, установленный у него внутри, сердце, которое только что работало изматывающе, оглушало его, теперь пропало совсем, внутреннее напряжение погасло и всё крепкое тело его наполнилось одним – усталостью. И ещё – некой странной постыдной немощью, он ощутил, что неспособен сейчас ни на что, самое большее, что может сделать – лишь донести свою голову до подушки. Он даже докладываться начальству сегодня не будет. Завтра! Всё завтра!

С трудом выбравшись из кабины, Коренев махнул рукой дежурному прапорщику, высунувшемуся из будки, обложенной мешками с песком, тот махнул рукой ответно:

– Чего так долго? Вас уже заждались!

Водитель вопросительно глянул на Коренева – может быть, рассказать обо всем дежурному? – но Коренев, отрицательно качнув головой, сузил воспаленные глаза:

– Завтра, всё завтра! Да и не тот уровень!

Всё правильно: дежурный – не тот уровень, докладываться надо командиру батальона.

– Запарились, товарищ прапорщик, – крикнул Соломин дежурному, – такие поездки выпадают одна на пятьсот!

– Тяжёлая? – со вздохом посочувствовал прапорщик, сам он хоть и находился в действующей части, а на боевых почти не бывал – сидел в этой будке, хорошо вооруженный, сытый, одетый и обутый, с горячим чайничком и книжкой, охранял въезд в часть и лихо вскидывался в приветствии, когда в поле зрения у него появлялись старшие офицеры.

Игорь выразительно приподнял плечи – раз одна на пятьсот, то, конечно, тяжёлая поездка. Вместе со старлеем и Дроздовым он обошёл наливник кругом – ещё до ворот надо было знать, покорёжена машина или нет, какие побитости, вмятины и дыры появились, – дыр не было, металл одержал автоматную пулю – на излёте она, конечно, не очень опасна, водитель сковырнул ногтём несколько спёкшихся земляных лохмотьев, пропитанных маслом, потыкал концом пальца в автоматные вмятины.

– Hyp! Это он стрелял, – сказал Коренев.

– Да, – согласился Соломин.

Ниже тоже имелись вмятины – аккуратные, неглубокие, с выкрошившейся сквозь пылевые пробои защитной краской, – эти вмятины были покрупнее.

– А это где же нас угостили? – устало спросил старший лейтенант.

– Не знаю.

– Может, за Салангом? Помнишь, проходили ловушку, когда передовой «бетеэр» замешкался, а замыкающий не растерялся – выручил?

– Он не только нас, он всю колонну, товарищ старший лейтенант, выручил. Если бы не он, мы могли лежать вверх ногами.

– А если бы он – мы бы в плену не побывали, – угрюмо произнёс Коренев. – О том, что было – ни слова, ясно? – он жёстко, в упор глянул на Соломина, тот отвёл глаза в сторону, кивнул согласно, Дроздов вообще глаз не поднял, он в осмотре не участвовал, задумчиво мял мягким резиновым носком пыль у ног – ефрейтор Дроздов был обут в кеды, обувь в Афганистане летит так быстро, что надо свой завод иметь, чтобы обуваться. – Ясно? – спросил у него Коренев.

Крепыш Дроздов поднял голову и расправил плечи.

– Конечно, ясно!

– Тогда поехали сдавать машину! Пулевые вдавлины нам простят, за автоматы будем отчитываться завтра, вновь поступившее оружие – личный «калашников» несчастного мусульманина – оприходуем тоже завтра. Договорились?

– Договорились, – кивнул Дроздов, его напарник на этот раз промолчал – не до того было, он столько пережил, что не удивится, если завтра башка у него станет седой.

– А пока никому ни слова, – ещё раз предупредил Коренев, – не то на нас навесят тако-ое… наших крючкотворцев я знаю хорошо – вдохновенные личности! Ну-ка, иди сюда, – он положил руку на лоб Соломина. – Горячий! Пережил ты, брат, пережил… Не горюй, на войне и не такое бывает. Веди себя, как наш друг Дроздов – он всё воспринимает так, как есть, в нормальном свете, – Коренев почувствовал, что его понесло, он сейчас будет говорить, говорить – это нервное, схожее с приступом, а потом, когда всё уляжется, займёт свои полочки в мозгу – наступит обратное: Коренев замкнётся, поугрюмеет и вытащить из него лишнее слово можно будет только клещами, и то это слово окажется кривым, как долго сопротивлявшийся, отживший своё гвоздь.

– Не дай бог, в личную анкету попадет это страшное, что мы пережили… плен, – старший лейтенант вздохнул, – «находился в плену»… Мерзко как звучит!

Сон старшего лейтенанта был обвальным: едва он дотащился до койки, как рухнул – вместе с какой-то непонятной массой понёсся вниз, – и закрутило его, завертело, будто лист, сорванный ветром. Единственное, что он слышал во сне – своё сердце, которое то колотилось оглушающе, больно, так больно, что ломило ключицы – бедное сердце ещё раз переживало, пропускало через себя то, что произошло, то, наоборот, стихало совсем, ничем себя не выдавая – ни единым стуком, – и тогда внутри образовывалась пустота и старший лейтенант замирал во сне, сам себя спрашивая: а жив ли он?