Читать книгу "Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам"

— Идаан неглупа и начитанна, — объяснил андат, будто вопрос был задан всерьез. — Тебе, как я знаю, приятна ее наружность. А ее манеры иногда самую малость выходят за рамки приличия. Если мне не изменяет память, девушки бывают не хуже лепешек.

Семай переступил с ноги на ногу, а потом поманил к себе мальчика-слугу. Слуга, увидев, кто перед ним, принял вежливую позу приветствия, граничащую с глубоким почтением.

— Я хочу, чтобы ты передал мои слова Господину вестей.

— Слушаю, Семай-тя!

— Скажи ему, что сегодня я сражался с андатом и слишком устал. Приду завтра, если оправлюсь.

Поэт порылся в рукавах, достал кошель и выбрал серебряную полоску. Мальчик округлил глаза и потянулся к деньгам. Семай отвел свою руку назад и всмотрелся в карие глаза слуги.

— Если спросит, — добавил поэт, — скажи, что я выглядел неважно.

Мальчик яростно закивал, и Семай вложил полоску ему в ладонь. По какому бы делу того ни послали, все было вмиг забыто. Слуга бросился бежать к сумрачным серым дворцам.

— Развращаешь ты меня, — сказал Семай, поворачиваясь к андату.

— За власть приходится платить, — ответил андат без тени иронии. — Думаю, тебе и так несладко. Пошли, поищем Идаан и лепешки.

2

— Мне сказали, ты был знаком с моим сыном, — проскрипел хай Мати. Землистое лицо и желтоватая седина в волосах говорили не только о старости. Дай-кво принадлежал к тому же поколению, но выглядел куда бодрее и крепче. — Расскажи о нем.

Больной старик принял позу приказа.

Маати стоял на коленях на алой циновке, превозмогая усталость многодневного пути. Хотя больше всего ему хотелось вымыться и переодеться, его сразу повели на эту встречу — или допрос, — даже не дав разобрать вещи. Сейчас, хмуро потупившись, он чувствовал на себе взгляды хайской свиты. На так называемой личной аудиенции, кроме хая и Маати, присутствовала дюжина рабов и придворных. Маати это не нравилось, но решал здесь не он. Поэт взял в руки пиалу с разогретым вином, сделал глоток и заговорил:

— Высочайший, мы с Отой-кво познакомились в школе. В то время он уже носил черные одежды, которыми награждают прошедших первое испытание. Я… я стал вторым.

Хай Мати кивнул с почти нечеловеческой грацией — скорее как птица или некий искусно сделанный механизм. Маати истолковал это как приглашение продолжать.

— Потом он нашел меня. И… помог понять нечто важное о школе и обо мне самом. Я считаю его своим главным учителем. Без него я вряд ли попал бы в ученики дая-кво. Потом… он не захотел стать поэтом.

— И отверг клеймо, — произнес хай. — Вероятно, он уже тогда вынашивал честолюбивые замыслы.

Да нет, он просто был мальчишкой и очень разозлился, подумал Маати. Он победил Тахи-кво и Милу-кво своим способом. А отказавшись от почестей, не принял и позор.

Утхайемцы, достаточно знатные, чтобы иметь свое мнение, закивали, будто поступок, совершенный рассерженным подростком двадцать лет назад, проливает свет на теперешнее убийство. Маати решил не обращать на них внимания.

— После я встретил его в Сарайкете. Меня послали в обучение к Хешаю-кво и андату по имени Исторгающий Зерно Грядущего Поколения. В то время Ота-кво жил под ложным именем и работал грузчиком в порту.

— Ты его узнал.

— Да.

— И не осудил? — В тихом голосе старика не слышалось ни гнева, ни возмущения. Подняв взгляд, Маати увидел, что глаза хая, пусть и воспаленные, очень похожи на глаза Оты-кво. Не знай он раньше, что этот человек — отец Оты, догадался бы сейчас. Интересно, какими были глаза его собственного отца? Такими же, как у Маати?

Поэт отмел лишние мысли в сторону.

— Нет, высочайший. Я считал его своим учителем и… хотел понять, почему он сделал такой выбор. На время мы стали друзьями, пока поэт не погиб и меня не отозвали.

— Ты до сих пор называешь его учителем? Ота-кво — так обращаются к наставникам, верно?

Маати покраснел.

— Старая привычка, высочайший! Когда я в последний раз видел Оту-тя, мне было шестнадцать. Теперь мне тридцать. Мы не разговаривали полжизни. Он — давний знакомый, который в свое время оказал мне услугу, — пояснил Маати. Поняв, что эти слова слишком похожи на ложь, он добавил: — Я верен даю-кво.

— Вот и хорошо, — ответствовал хай Мати. — Скажи мне, как ты собираешься его искать?

— Я приехал в библиотеку Мати. Все утро я буду проводить там, а после полудня и вечером — гулять по городу. Полагаю… Если Ота-кво здесь, найти его не составит труда.

Тонкие серые губы растянулись в усмешке. Маати увидел на лице старика тень снисхождения, а то и жалости. Поэт почувствовал, что снова краснеет, однако придал себе невозмутимый вид. Он понимал, как выглядит в глазах хая, но не собирался подтверждать его худшие подозрения.

— Тебя послушать, так все просто, — заметил хай. — Ты впервые в моем городе. Ты ничего не знаешь про его улицы и подземные ходы, ты несведущ в его истории — и заявляешь, что легко найдешь моего блудного сына.

Маати сглотнул ком в горле.

— Скорее, высочайший, я постараюсь, чтобы он смог легко найти меня.

Возможно, это была лишь игра воображения — Маати знал по опыту, что склонен приписывать людям собственные страхи и надежды, — но взгляд старика стал одобрительнее.

— Будешь держать отчет передо мной, — заключил хай. — Когда найдешь Оту, обратись сперва ко мне, а уж я напишу даю-кво.

— Как прикажете, высочайший, — солгал Маати. Он уже сказал, что верен даю-кво, но решил не раскрывать смысл этих слов.

Встреча быстро завершилась. Разговор, судя по всему, утомил хая не меньше, чем долгий путь — Маати. Служанка отвела поэта в дворцовые покои.

Когда Маати закрыл дверь, уже вечерело. Впервые за несколько недель он смог остаться один, без соседей и попутчиков. Дорога из селения дая-кво до Мати — не полсезона, как до Сарайкета, но все же долгая.

В очаге пылал огонь; на лакированном столе дожидался гостя чай с лепешками, приправленными миндалем и медом. Маати присел, чтобы ноги отдохнули, и закрыл глаза. Весь этот город вызывал у него ощущение нереальности. Еще более странно, что ему, опальному, доверили такое важное дело. Маати заставил себя не отмахиваться от неприятной мысли. Да, дай-кво перестал доверять ему после того, как он потерпел неудачу в Сарайкете и к тому же отказался бросить Лиат, девушку, которая когда-то любила Оту-кво, но понесла дитя и ушла к Маати. Будь между этими событиями хоть какой-то зазор, все могло бы сложиться иначе. Один скандал по пятам за другим — это уж слишком. По крайней мере так себя утешал Маати.

Тихий стук в дверь отвлек поэта от горьких воспоминаний. Маати одернул одежду, провел рукой по волосам и сказал:

— Войдите!