Читать книгу "В чужом ряду. Первый этап. Чертова дюжина - Михаил Март"

— Хватит, Вася, реквием играть. Решение Политбюро не обсуждается. Что делать будем? Ты мужик ушлый, все знаешь, всех пережил и меня успеешь похоронить. Я сдохну, тебе придется ответ держать. Абакумов давно подбирается к твоей глотке. За великое переселение народов Кавказа ты его душегубом назвал, он этого не забыл и не забудет. Только Витька Абакумов приказ выполнял, а не каприз шалавы из притона, ему крымские татары и чечены жить не мешали.

— Я никого не боюсь, Иван Григорьевич, жизнь моя давно потеряла смысл. Мне что кнут, что пряник.

— Сколько золота намоем к весне?

— При хорошем раскладе — полторы тонны сверх плана. Это все. К осени мы ничего не соберем. Полтонны максимум. То, что положено, сдадим, но на лишку рассчитывать не приходится.

Генерал вытер пот со лба.

— Ладно. Пистолет с одним патроном у меня всегда под подушкой лежит. Позора не переживу.

— Не торопись, Иван Григорьевич, мы еще повоюем. Сниму людей с олова, вольфрама, уранита, угля и лесоповалов. Уголь у чукчей возьмем, они мне не откажут. Бросим все силы на Усть-Омчуг[8], бог даст, выпутаемся.

— Хоть день, да мой? На год смерть от себя отведешь, а дальше что? — спросил Петренко.

— Усатый болен. Того гляди, в могилу сковырнется. Берия придет, во всем разберется, Абакумова первым к стенке поставит. Зарвался герой СМЕРШа, возомнил себя всесильным. Молокосос безграмотный. У Лаврентия Палыча времени на него не хватает. Бомбы, самолеты, ракеты… Не тем он занят. Пора порядок наводить.

— Не гони лошадей, Вася. Держи голову в холоде, а чувства спрячь под стельки сапог и ремни до поры до времени. Есть у меня одна новостишка для тебя. Страшно засекреченная. Только не спрашивай, как она просочилась ко мне. Я ведь, брат, не только железные дороги строить научился, а имею своих людей на Лубянке, и они мне преданы. Секретик этот Берии известен. В 45-м он тебя на вшивость проверял, и ты оправдал его доверие, но, не дай бог, об этой тайне Абакумову станет известно.

— О чем ты, Иван Григорьевич?

— Слушай меня, Вася. Жена твоя и дочь живы. Белограй вздрогнул. Мурашки пробежали по коже.

— Окстись, Иван Григорьевич. Погоди, я сяду.

Он подошел к кожаному дивану и осторожно присел на край, будто боялся помять его.

— Говори, Иван Григорьевич.

— История простая. То ли Полина вовремя подсуетилась, то ли обстоятельства так сложились, я не знаю. Это только она может рассказать. В июне, когда арестовали твоего отца, Полины и твоей дочери в Москве не было. А через три дня она с Аленкой вылетела из Ленинграда в Дрезден с группой искусствоведов и реставраторов. В подвалах и эсесовских катакомбах нашли более тысячи шедевров мировой живописи. Она поехала туда как специалист. Группа вылетала в срочном порядке по распоряжению самого Сталина. НКВД даже со списком делегации не ознакомились. Так Полина просочилась в Германию. Об аресте свекра она наверняка знала. Через три дня Полина и четырехлетняя дочь исчезли. Есть данные, что она перебралась в американскую зону вместе с ребенком и была переправлена в Соединенные Штаты. Там живет и по сей день. А вместо Полины была арестована ваша соседка и оформлена как твоя жена. Концов ее в лагерях я не нашел. Пустили в расход, чтобы следы затерялись.

— Я всюду Полину искал. Все архивы перерыл. Пусто.

— Все правильно, Вася. На то и был расчет.

— Ты меня убил, Иван Григорьевич.

— Воскресил, генерал. Мотал бы ты к жене и дочери, пока удавка не стянулась на твоей шее.

— Кому я там нужен? По их понятиям, я военный преступник, душегуб.

— Брось, Вася. Высшие эсесовские чины у них в консультантах ходят и тихо себе живут на виллах у голубых озер. Американцы ценят умных, знающих специалистов. А с твоим опытом ты государством править можешь. Ты еще молодой, хватит тебе в пастухах ходить. Ты же, Вася, на английском, как на русском, разговариваешь. Может, я ахинею несу, но у тебя только один правильный путь остался. Скажи, что нет? Аляска — вон она, под носом. В хорошую погоду Берингов пролив на катере пройти можно.

— Ладно, Иван Григорьевич, не береди душу, дай продохнуть. Голова крутом идет.

— Помни, Вася, из нас двоих тебе должно повезти, а я, дряхлый пес, свое отвоевал, мне свою шею не жалко, пущай рубят. А теперь ступай. Душно что-то.

— Я врача вызову.

— Врач ли, палач — исход один.

Ночью генерала Петренко переправили в больницу с диагнозом инфаркт, а через две недели самолетом — в хабаровский окружной военный госпиталь. Больше Белограй начальника Дальстроя не видел.

7.

Домой полковник Челданов вернулся ночью. Лиза не спала и тут же приготовила ему горячую ванну и настой, поддерживающий силы. Она ничего не спрашивала, по виду шинели было ясно, где муженек побывал. Да и молчать он долго не будет, сам все расскажет. Если Белограй изливал свою душу медведю, умеющему держать язык за зубами, и философствовать перед япошкой, то у Челданова для подобных вулканических излияний была Елизавета Степановна Мазарук, любимая женщина невероятной красоты, аналитического склада ума, обладающая исключительной проницательностью. Берег он свою Лизоньку как зеницу ока. Не зря Чел-данова называли двужильным, только никто не подозревал, что второй жилой полковника была его жена.

Лиза попала на Колыму еще в 30-е совсем молоденькой девушкой по призыву комсомольских вожаков. Освоение севера — романтика. Бросила четвертый курс историко-архивного института и вперед. Многие дурехи тогда клюнули на призывы партии и комсомола.

Женщин на Колыме катастрофически не хватало. Освободившиеся из заключения, а их был небольшой процент, получали паспорт со штампом, где красовалась тридцать девятая режимная статья, не позволяющая уехать на «материк». Шли бабоньки на стройки Магадана, выходили замуж и уже не мечтали вернуться домой к бывшим семьям. И все же число женщин по отношению к мужчинам составляло один к семи.

А тут вдруг такой праздник — на Колыму обрушился десант здоровых, веселых, энергичных девушек. Это тебе не бывшие воровки на доверии и формазонщицы, не жены врагов народа, а вольные птицы с незапятнанной биографией, комсомолки. Их мгновенно расхватывали. Лучшие из лучших доставались начальству. Так своей боевой подругой обзавелся начальник Дальстроя Никишов, а одна из самых красивых и фартовых «хетагуровок» досталась Челданову. Хетагуровками называли участниц первого комсомольского призыва, откликнувшихся на пламенный призыв командирской жены, дальневосточницы Хетагуровой.

Разочарование пришло быстро, только мосты уже были сожжены. Жалела ли о своем марш-броске на север Лиза, никто не знал, но жизнь Челданова резко изменилась. Мужик стал из кожи вон лезть, чтобы выбиться в большие начальники. Пообещал жене сделать ее генеральшей. До генерала не дорос, но жену в генерала превратил, она стала истинной хозяйкой лагерей. Ее боялись больше, чем мужа. Насмотрелась в свое время фильмов в столице и подражала комиссаршам из «Любови Яровой» и «Оптимистической трагедии»: ходила во всем кожаном, с наганом на боку. Случалось, что и стреляла, но только в блатарей и сук, которых ненавидела. Белограй знал о «подвигах» Лизы, но не придавал им особого значения. К зекам Лиза не подходила ближе пяти метров и не била собственноручно только по одной причине: панически боялась вшей. Ее шикарная толстая русая коса, краса и гордость очерствевшей комсомолочки, доставала до копчика. Ездила Лиза только верхом на лошади. Кто-то ей сказал, будто вши конского пота не переносят и на животных не прыгают. Так оно или нет, но вшей она не подхватила.