Читать книгу "Ученик философа - Айрис Мердок"

Том, конечно, был намного моложе Джорджа и Брайана, которые к этому времени уже выросли. Говорили, что Алекс трясется над маленьким приемным сыном в ущерб родным детям, из-за чего у последних зародилась глубокая ненависть к мальчику. Другая версия утверждает, что Алекс, хоть и обожала Тома, не могла преодолеть страстной привязанности к своему первенцу, Джорджу. Возможно, Джордж в самом деле ненавидел Тома, но у Брайана зародилась покровительственная, отеческая любовь к новому члену семьи. Следует заметить, что тем временем и Джордж, и Брайан были заняты устройством собственных семей. Джордж женился на Стелле Энрикес — она была не из Эннистона, дочь английского дипломата, еврея-сефарда. Говорили, что Стелла ученая и ужасно умная, хотя она бросила учебу, выйдя замуж. Брайан женился на Габриель Боукок, кузине Перси Боукока, заправляющего большим магазином (Боукоки тоже квакеры). Следует упомянуть еще двух Маккефри: Адама Маккефри, сына Брайана и Габриель, и покойного Руфуса Маккефри, сына Джорджа и Стеллы. Руфус погиб в раннем детстве в результате какого-то домашнего несчастного случая. Те, кто склонен прощать Джорджу его «темперамент», приписывают его поведение запоздалому шоку от этой потери. Другие, менее терпимые, толкуют смерть ребенка в более зловещем ключе. Во время, к которому относится мой рассказ, Алекс было шестьдесят шесть лет, Джорджу сорок четыре, Брайану сорок один, Тому двадцать, а Адаму — восемь.

События нашего городка

Холодным весенним днем в саду Белмонта пела птица. Небо с одного края сияло, с другого было свинцовым. Вдруг засияла радуга и тут же погасла.

В камине гостиной пылали дрова. У камина стояла Александра Маккефри, née[12]Стиллоуэн. У двери — ее старая служанка Руби Дойл. Руби только что спросила Александру о пенсии; так и сказала: «А как насчет моей пенсии?» Алекс не поняла. Она платила Руби хорошие деньги. Это что же — Руби хочет уйти? Она поступила на службу к Алекс, когда той было шестнадцать лет.

— Ты хочешь уйти?

— Нет.

— Ты не хочешь больше работать?

Алекс иногда задавала этот вопрос для проформы, но ей и в голову не приходило, что Руби действительно этого хочет; она здорова, да и чем она будет заниматься, если перестанет работать?

— Нет.

— Или работать меньше? Я же тебе говорила, я могу пригласить женщину, чтобы приходила днем.

— Нет. — Руби всегда ревниво отвергала идею пригласить поденщицу.

— Если бы ты перестала работать, я бы платила тебе пенсию, — сказала Алекс, — но зарплата ведь больше пенсии. Ты понимаешь? Тебе не нужна пенсия. Так не бывает, чтобы человек получал одновременно зарплату и пенсию.

— Пенсию.

— Постарайся понять, что я говорю, — сказала Алекс, — Забери поднос, пожалуйста.

Она вылила остатки чая из собственной чашки обратно в чайник, как всегда делала, чтобы Руби могла выпить чаю из той же чашки, уменьшая количество грязной посуды.

Руби приблизилась и взяла поднос, легко держа его одной рукой.

— Я опять видела ту лису.

— Я же тебе велела не говорить про лис.

Служанка была высокая крепкая женщина с сильным мрачным лицом. Руби была смуглолица и смотрела на мир с бесстрастным критическим любопытством. Она была одного роста с Алекс. Квадратное лицо, четкий профиль, прямые, лохматые, почти черные волосы. Грубая смуглая кожа сильных рук напоминала рыбью чешую. Кто-то когда-то сказал, что Руби похожа на мексиканку. Сравнение было нелепым, но все нашли его очень выразительным. Она была молчалива и носила юбки до полу. Поначалу ее считали дурочкой, но потом люди принялись говорить: «Руби не дура, она очень проницательна». Сама Алекс во всеуслышанье называла Руби загадкой. Однако до недавнего времени Алекс не чувствовала, что это правда; она не верила по-настоящему, что Руби — реально существующая, отдельная от Алекс личность, со своими, скрытыми от хозяйки, мыслями и страстями.

Заявление Руби насчет пенсии казалось Алекс бессмысленным. Может, это просто очередное упрямое заблуждение, у Руби такое бывает — она порой что-нибудь понимает совершенно навыворот. С другой стороны, может быть, Руби сказала это с определенной целью; вполне возможно, она имела в виду что-то совсем другое. По правде сказать, Алекс, обдумывая разговор задним числом, была уже почти уверена, что Руби говорила о Другом, о чем-то таком, что Алекс не нравилось. Она вспомнила мир крахмальных белых фартуков и наколок, чрезвычайно длинных скатертей из негнущегося Дамаска, покрытого едва заметными серебристыми цветами. Она едва вышла из детского возраста, когда ее отец, Джеффри Стиллоуэн, как повествует семейная легенда, «нашел» Руби в цыганском таборе за общинным лугом — табору он помогал, будучи филантропом, — и нанял ее в горничные своей дочери. Руби была двумя годами старше Алекс. Выглядела она так же, как и сейчас: смуглая, жесткая, сильная, плотная, словно покрытая темной коркой. Она и Алекс были связаны давно и взаимно. Была ли это любовь? Вопрос неуместен. Скорее, роковая неизбежность, словно они сидели вместе в тюрьме. Иногда Алекс казалось, что присутствие Руби в доме невыносимо, но это ощущение быстро проходило. Обычно такого чувства не было, была лишь связь. Из чего она состояла? Может быть, в основном из приказов. Они легко и непринужденно говорили о покупках, о домашних заботах. Они касались погоды, иногда — телепередач, но общения в этих разговорах не было. «Чтобы слуги были хороши, с ними надо работать», — говаривала мать Алекс. Алекс никогда не работала с Руби. «Я не виновата, — подумала Алекс, — Руби вполне разумна, нельзя сказать, что у нее не все дома, она просто неразговорчива». Они никогда не ели вместе. Они никогда не касались друг друга. Алекс прожила жизнь, наполненную победами, провалами, замужеством, детьми и мыслями. У Алекс было богатое прошлое и живое, интересное, опасное будущее. Руби жила по другим законам. Алекс не считала себя старухой и лишь недавно пришла к мысли, что Руби — старуха. Интересно, задумывается ли Руби, кто за кем будет ухаживать в старости — служанка за хозяйкой или наоборот? Но сейчас речь шла о чем-то гораздо менее рациональном.

Алекс никогда не была главой дома в Белмонте. В детстве она не жила здесь. Отец ее часто уезжал, и когда семья селилась тут в промежутках между прежними и новыми жильцами, Алекс чувствовала себя гостьей. Когда она приехала сюда молодой женой, ничего не изменилось. Дети, сейчас уже отделившиеся, не оставили на доме своего отпечатка, и Алан всегда рассматривал этот дом как собственность отца Алекс. Дом был большой, белый, оштукатуренный, один из лучших в Виктория-парке, с эркерами, готическими окнами в стиле Строберри-Хилл[13], широкой красивой спиральной лестницей и башенкой. Несмотря на толстый слой безукоризненно чистых белил, покрывавших все внутренние и наружные деревянные части дома, он был мрачен и полон собственных угрюмых дум. Алекс чувствовала их шевеление. Думы эти составляли кадры, в которых жили, двигались она и Руби, каждая своими путями. Дом словно перестал повиноваться Алекс, как и жизнь начала выходить у нее из повиновения в последнее время. По ночам дом пугал Алекс запахами дыма и страхами пожара. Ей снилось, что она, заблудившись в доме, находит комнаты, о которых и не подозревала, где существуют какие-то иные формы жизни или существовали до недавнего времени и погибли. Там не было мертвых тел, но были мертвые вещи. В такие времена, когда дом выходил из-под контроля, Алекс казалось, что Руби в большей степени живет в Белмонте, чем она, и она видела в служанке оплот безопасности. Однако была и оборотная сторона. Порой могло показаться, что Руби, большое молчаливое существо, находится в коварном сговоре с домом против Алекс. В доме были места, где исчезали вещи, выпадали из вселенной или проваливались в другую. Исчезали, просто абсурд какой-то. Но Руби их всегда находила. Руби была цыганкой по крови, и считалось, что она обладает даром предвидения. Но разве не легче поверить, что Руби находила их лишь потому, что сначала, пусть неосознанно, спрятала сама?