Читать книгу "Первая командировка - Василий Ардаматский"

— Чего задумался? — спросил у него пожилой. — Нет еды? — И, не дожидаясь ответа, сказал молодому: — Дай ему. Мы — запасливые, и пища у нас компактная, но до черта калорийная.

«Опять не тот словарь», — отметил про себя Самарин, беря у молодого кусок шоколадной плитки. Спросил:

— Где запаслись таким добром?

Пожилой, а за ним и молодой засмеялись.

— Повезло, — сказал пожилой. — Еще под Минском — глядим, лежит в кювете грузовик опрокинутый, а вокруг весь луг покрыт плитками шоколада. Видно, какой-то любитель сладкого увозил от немцев, да попал под бомбу. На этом шоколаде мы теперь и держимся — крепкая еда.

— Только пить все время хочется, — добавил молодой.

— И от него сразу как-то оживляешься, — добавил пожилой.

Вкус у шоколада был какой-то странный, непривычный — сладко-горький. И действительно, у Самарина скоро появилось ощущение, похожее на легкое, приятное опьянение.

Меж тем солнце уже пошло к закату, его косые лучи, прорезавшие лес, становились все более пологими. Начали затихать птичьи голоса. Густой орешник, недавно шумевший листвой, умолк. И вдруг прямо у них над головой тревожно застрекотал дрозд. Перелетая по кустам, он кричал воинственно и тревожно. Самарин видел его, взъерошенного, смотрящего вниз черным блестящим глазком и дающего по ним короткими очередями тревожного стрекота.

— Отгони его к чертовой матери! — сказал пожилой.

Молодой встал и начал бить по кустам палкой. Дрозд сперва улетел, но вскоре снова появился — очевидно, где-то тут было гнездо, и близость к нему людей его не устраивала.

— Я его сниму с одного выстрела. — Молодой наклонился взять винтовку.

— Дурак! — остановил его пожилой и, помолчав, сказал: — Придется менять место... — Он встал, взял свой рюкзак и пошел по кустам, поглядывая на преследовавшего их дрозда и тихо его матеря.

Устроились шагах в ста от того места. Дрозд оставил их в покое. Здесь вообще было лучше — посреди густого орешника стояла старая ель с низкой разлапистой кроной, под которой в случае чего можно было хорошо спрятаться.

— Дрозд, сорока и синица — отличные наводчики. — сказал пожилой. — Однако следует поспать. — И обратился к молодому: — Подежурь... — Он лег ничком, положив голову на сцепленные руки, и затих.

— Засыпает как по свистку, — кивнул на него молодой.

Самарин привалился на бок и зажмурил глаза. И вдруг подумал: «Скоро сутки, как мы вместе, и ни разу не заговорили о войне. Даже о дроздах и синицах поговорили, а о том, что было и главной бедой, — ни слова...»

Чуть размежив ресницы, он смотрел на молодого, который выкладывал из рюкзака плитки шоколада без обертки и пересчитывал их. Снова уложив шоколад в мешок, он встал и прислушался к грому фронта, снова ставшему далеким.

— Вроде тише гремит? — спросил Самарин.

Молодой резко обернулся и сел:

— Разве поймешь!.. Может, ветром относит.

— Вдруг наши начали наступление...

— Не может быть, — с непонятной уверенностью сказал молодой и, усмехнувшись, добавил: — Телега-то без колес.

— Как это — без колес? — Самарин даже приподнялся: — Наша страна огромная, вся поднимется — силища...

— Сидеть в кустах и рассуждать о нашей силище! Смешнее не придумать... — отвернулся молодой.

Самарин вспомнил: очень похожее он слышал и от Карандова, даже интонация, с какой это сказано, тоже карандовская.

— Не пришлось бы нам фронт переходить в Москве, — сказал молодой, не поворачиваясь к Самарину.

Пожилой чуть приподнял голову и сказал злобно:

— Дурак, дурацкие и речи.

Самарин заметил, как у молодого лицо съежилось и он со страхом посмотрел на пожилого.

— Я же так просто... всякие фантазии, — пробормотал он.

— За такие фантазии к стенке можно, — сонно проворчал пожилой.

— Нельзя жить без веры, — нравоучительно сказал Самарин.

Молодой молчал.

Все-таки странные у молодого мысли... А с другой стороны, что ждать от латыша, который в советской жизни и года не поварился?! Что ему Москва?.. Надо при случае объяснить ему, что к чему...

Не такого случая не представилось.

Когда начало темнеть, они съели еще по куску шоколада, попили и умылись в речушке, оказавшейся у самого леса, и пошли дальше на восток по голой равнине.

— У тебя документы какие есть? — тихо спросил пожилой у Самарина.

— А что?

— Когда к своим придем, с особистами иметь дело будем. Я к тому, что у нас все в сохранности.

— У меня тоже.

— Вот и хорошо, — успокоился пожилой.

Самарин привычно ощутил бугристость стельки в правом ботинке, где был спрятан единственный его документ — партбилет.

Вскоре они приблизились к шоссе и залегли в придорожном кювете — нужно было выбрать момент, чтобы перебежать шоссе, по которому то и дело проносились машины. На востоке черную полосу горизонта высвечивали огненные всполохи. Но фронтового грома теперь они не слышали — его заглушал гул машин, мчавшихся с притушенными фарами. Это были грузовые военные машины, и мчались они не на восток, а на запад — на это странно было смотреть. Поток их становился все гуще, и в их движении ощущалась нервозность.

— Ей-богу, отступают, гады! — прошептал Самарин.

Пожилой резко повернулся к нему, но ничего сказать не успел: на шоссе раздался железный лязг, грохот — очевидно, какая-то машина впереди внезапно остановилась и следующие за ней машины, не успев затормозить, налетали одна на другую,

Соскочившие с машин немцы орали, ругались, освещая фонариками сцепившиеся машины. И вдруг далеко впереди над шоссе взметнулось желтое пламя и рванул грохот взрыва. И сразу — еще взрыв ближе. И потом целая серия взрывов внутри колонны и рядом с шоссе. Самарина и его спутников толкало упругим воздухом, на них сыпались комья земли. Молодой прикрыл затылок рюкзаком и вжался в землю на дне канавы. Пожилой, бесстрашно приподнявшись, смотрел, что происходит.

В наступившей вдруг тишине, нарушаемой только галдежом немцев, ясно послышался гул.

— Наши бомбят! — радостно сказал Самарин.

— Заткнись! — прошипел пожилой. И вдруг он встал и энергично зашагал к немцам, суетившимся возле опрокинутой взрывом машины.

— Вы куда? — крикнул Самарин и выхватил из кармана наган.

В этот миг землю вздыбило рядом с ним...

Когда к Самарину вернулось сознание, он обнаружил себя лежащим ничком на обочине шоссе. Глухая тишина. Догорали разбитые машины, слышался треск пламени, пахло горелой резиной. Ни пожилого, ни молодого поблизости не видно, впрочем, было темно.