Читать книгу "Итальянец - Анна Радклиф"

Сравнивая эти два описания, читатель убедится, что миссис Радклиф одинаково умела копировать натуру и давать волю воображению. Башни Удольфо расплывчаты, безграничны и окутаны туманом и тьмой; руины Хардуика нарисованы такой же свободной и смелой кистью, но более четки по рисунку, и колорит их, вероятно, более холоден и менее великолепен.

Удивительно следующее: миссис Радклиф, составляя свои прекрасные описания иноземных ландшафтов, опиралась исключительно на рассказы путешественников, которые собирала и талантливо обобщала, и поэтому ее пейзажи явственно сходны (во всяком случае, мы так думаем) с фантастическими картинами; однако же многие современники полагали, что это точные зарисовки с натуры, виденной собственными глазами. Так, журнал «Эдинбург ревью» сообщил публике, что мистер и миссис Радклиф посетили Италию; что мистер Радклиф служил в одном из британских посольств в этой стране; что именно там его талантливая супруга пристрастилась к живописным видам, руинам, мрачным таинственным легендам об их прежних обитателях. Это ошибка, ибо миссис Радклиф никогда не бывала в Италии; но, как мы говорили выше, не исключено, что она обращалась к воспоминаниям о величественных рейнских пейзажах (с ними она познакомилась в 1793 году) и хмурых развалинах феодальных замков, которых много на рейнских берегах. Оплошность автора статьи не так уж существенна, в печать попало еще более нелепое сообщение: миссис Радклиф якобы посетила Хэддон-Хаус, красивый старый дом в готическом стиле, и настояла на том, чтобы провести там ночь; тогда она и прониклась тем пылким интересом к готическим строениям, потайным ходам и полуразрушенным стенам, которым отмечены ее книги. Мы уверены, что миссис Радклиф никогда не видела Хэддон-Хаус; хотя это место в высшей степени достойно ее внимания и, если бы ей довелось побывать там, подсказало бы, вероятно, одну-две идеи из числа тех, которые занимали ее воображение, все же мы не склонны думать, что такие механические стимулы творчества, такие рецепты для писателя, как ночлег в пустом заброшенном доме, способны дать иной результат, кроме простуды; миссис Радклиф не снизошла бы, вероятно, до подобного показного энтузиазма.

Характерная для романистки пылкость воображения естественным образом связывается с наклонностью к поэзии; соответственно, листая ее томики, читатель постоянно с удовольствием находит там песни, сонеты и просто стихи. Подвергать эти стихи критике было бы в данном случае неправомерно, но следует заметить, что они говорят скорее о живой и богатой фантазии, чем о безупречном вкусе и удачном выборе слов. Язык миссис Радклиф недостаточно гибок; не сознавая этого недостатка, она пыталась подчинить его новым стихотворным формам, английской речи не свойственным. Один из такого рода экспериментов — песнь светлячка. Нужно также признать, что иногда автор слишком отдается прихоти воображения и, составив себе, возможно, полное и ясное представление о том, что собирается сказать, не всегда умеет донести это до читателя. Однако в других, более удачных образцах поэзия миссис Радклиф заимствует тот богатый и яркий колорит, который отличает прозаические работы писательницы, но не свободна, вероятно, от общего с ними изъяна и не всегда точно выражает мысль автора. Образцом поэтических возможностей миссис Радклиф может служить нижеследующее обращение к Меланхолии:

Привет, дух скорби и любви!

Вечерним ветеркам внимая,

Призывы слышу я твои,

Слезу с отрадой проливая.

В безмолвный одинокий час,

Когда к закату день клонится,

Твоей волшебной лютни глас

Мечту торопит пробудиться

И оживить поэта взор,

На берег мшистый устремленный,

Где манит дикостью простор,

Фантазией одушевленный.

Веди меня в приют святой,

Тобой заботливо хранимый,

Где под полночною луной

Во храме хор поет незримый.

Мне смутный слышится напев

И умолкает в отдаленье:

По колоннаде в темный неф

Скользят монашеские тени.

Взойдем с тобой по склонам круч:

Сквозь мощных лиственниц вершины

С небес холодный тусклый луч

Там не разгонит мрак лощины.

Дол непроглядной тьмой сокрыт:

Лесам густым не видно края.

К вечерне колокол звонит,

В горах печально замирая.

Сопроводи меня туда,

Где в бухте под веслом прилежным

Чуть слышно плещется вода,

Где парусник в краю безбрежном.

Где о скалистый бьется мыс

Прибой размеренно и шумно,

Утес над волнами навис

И завывает вихрь безумно.

Помедли там в полночный час,

Где под луною потускнелой

Разносит эхо бури глас

И чуть мелькает парус белый.[15]

Нам думается, никто не станет отрицать, что прекрасные идеи облечены здесь в соответствующую им стихотворную форму; однако, как и в своих прозаических сочинениях, миссис Радклиф излишне сосредоточивается на внешних объектах, слишком стремится описать то, что сопровождает меланхолию, вместо того чтобы уделить внимание самому чувству. И пусть это сравнение говорит не в пользу нашего любимого автора, мы не можем не противопоставить вышеприведенных стихов стихам Флетчера на ту же тему.

Забавы суетные, прочь!

Они пройдут быстрей, чем ночь:

Жизнь длится миг — не долее.

И кто разумен, тот поймет:

Под солнцем самый сладкий плод —

Отрада Меланхолии!

Крест-накрест руки, грусть в глазах.

Сердца пронзающее «ах» —

Иль вздох, безмолвный неизменно,

И взор, потупленный смиренно:

Ты опечален — поскорей

В густую рощу, где ручей!

Там, при луне, где только совы

Не спят, с души спадут оковы.

Полночный колокол унылый

Насытит сердце новой силой.

Прострись же в тени, на лесном раздолии —

И вдоволь утехи вкуси Меланхолии!

«Чудесная доблесть»[16]

Читатель отметит, что в этих стихах на первый план выступают чувства человека, приверженного меланхолии, или, вернее, сама эта бледная страсть; что во время чтения мы думаем о печальном страннике и проникаемся его настроением и что «густая роща, где ручей», подобно пейзажному фону портрета, остается на заднем плане. В стихах миссис Радклиф дело обстоит иначе. Хорошо описаны сопровождающие меланхолию второстепенные детали, но наше внимание настолько сосредоточивается на них, что мы едва ли отдаем должное самому чувству. Грусть не является здесь порождением нашего ума, она — следствие печальной обстановки, перед нами представшей. Нечто подобное можно наблюдать и в романах миссис Радклиф: наше любопытство слишком приковано к развитию сюжета, чтобы позволить нашим чувствам сосредоточиться на злоключениях героя или героини. Мы не склонны уделять серьезное внимание личности героев; веря, что автор поможет им выбраться из трудной ситуации, мы больше увлечены развитием событий, чем чувствами и судьбой тех, с кем они происходят.