Читать книгу "Тень в воде - Ингер Фриманссон"

Но сегодня мать была не в настроении.

– Ну и чем ты весь день занимался? – язвительно поинтересовалась она, разбирая пакеты с продуктами. – Может, чем черт не шутит, работу нашел?

У него защекотало в ладонях, пальцы стали неметь. Микке взял пакет молока, чтобы поставить в холодильник, но Нетта вырвала его из рук.

– Ну? – взвизгнула она. Таким ее голос становился, только когда она была в очень плохом настроении.

Микке отошел к окну, оторвал листок какого-то растения в горшке и смял его так, что выступила влага.

– Хватит нудеть, – огрызнулся он. – Ищу уже, скоро устроюсь.

Нетта поставила на огонь сковороду и налила масла. Через минуту оно стало шипеть и дымиться. Микке слышал, как нож стучит по разделочной доске.

– Что значит – скоро?

– В киоск.

– В киоск?

– Да. На следующей неделе собеседование.

Хм.

Казалось, он ее не убедил. Нетта быстро, сердито перемешивала содержимое сковороды лопаткой. Натану она надоела. И Микке понимал почему. Натан и Нетта: хорошо звучит, как в детской песенке. Но не работает в жизни.

В одном из ящиков секретера лежала их свадебная фотография. В самом низу. Под ворохом бумаг. Иногда Микке доставал и рассматривал ее. Нетта в платье с вырезом и цветочками в волосах. Она была такой юной, с пухлыми детскими щеками. Натан в белом костюме и рубашке с расстегнутым воротом. Небритый, как из рекламы сигарет. Он обнимал ее своими широкими, грубыми руками. Такими же, как у него самого, у Микке.

Вскоре после свадьбы родились сестры-близнецы Ясмин и Юсефин. Они уже давно выросли и переехали. Микке редко их видел, но не особо скучал. Даже совсем не скучал.

Сразу после ужина Микке вызвался мыть посуду. Обычно это действовало на Нетту успокаивающе. По крайней мере, она переставала ныть. Крепкие пальцы держали щетку и чистили, и терли. Нетта болталась тут же, у раковины.

– Я ж не хочу тебя выгнать прямо сейчас, – умоляюще, с мукой в голосе произнесла она, – но ты бы хоть работу нашел. В твоем возрасте я уже давно работала. Сначала в «Гулинс», а потом в «Хеннес и Мауриц». Пока не родились девчонки. До самых родов. Прямо с работы на такси – и в роддом.

«Знаю, – думал Микке. – А через два года родился я».

Вслух он произнес:

– Найду, найду. Скоро, я же сказал.

Двадцать три года. На год больше, чем ему сейчас. Столько было Нетте, когда она, лежа на родильном столе, порвалась аж до самой огнедышащей пасти дракона. Ну, это, конечно, преувеличение, но все-таки. Микке не просил, чтобы его рожали, и все равно ее страдания словно вменялись ему в вину. Могла бы попросить кесарево!

Когда Карле Фэй Тукер было двадцать три, она зарубила двух человек с помощью pickaxe. Микке посмотрел в словаре: это было что-то вроде кирки. Разумеется, для нее определили наказание. Сначала черт-те сколько лет в камере для смертников. А потом, февральским утром, в самый обычный вторник, ее пристегнули к койке, и курчавые волосы рассыпались по белым простыням. Взгляд блуждал, сердце бешено колотилось. И вот вошел мужчина, мужчина принес шприцы.

Микке тогда было шестнадцать лет. Это был год, когда пропал Натан.

Он помнил обсуждения в школе на следующий день. Смертная казнь: «за» и «против». Эва Хультман, их учительница, принесла газеты, и весь класс участвовал в дискуссии. Око за око, зуб за зуб. Тот, кто лишил человека жизни, – есть ли у него право сохранить собственную жизнь?

Но как же, она ведь раскаялась, ведь она даже уверовала. Она вышла замуж за тюремного капеллана, стала другим, добрым человеком.

Нельзя судить ее по другим законам только потому, что она женщина, да еще белая, да еще и красотка. Какое тогда, к черту, равноправие?

Карла Фэй Тукер была красоткой, правда. Эва Хультман раздала копии статьи с фотографией. Густые курчавые волосы. Микке представил, как по ее венам растекалась смерть, и почувствовал странное возбуждение. Как она лежала с раскинутыми руками, пристегнутая, неподвижная. Как на распятии. Лежала в ожидании смерти.

Даже Папа Римский просил за нее.

Глаза Эвы Хультман блеснули за очками.

– Теперь послушайте внимательно! Был всего один человек, который мог избавить ее от казни. Кто-нибудь знает, что это за человек?

Руки взмыли вверх, рука Микке тоже.

– Губернатор Техаса, тот самый Буш.

– Верно. И знаете, что он сказал, мистер Джордж В. Буш? Несмотря на просьбы самого Папы Римского?

– Он сказал «не-а!».

– Именно. Он сказал: «Не-а!» Но мало того, он разыграл сценку, изображая, как Карла молится о спасении своей жизни. Голосом маленькой девочки он произнес: «Please don't kill me, pleeeeease don't kill me»[3].

В эту минуту Мадлен Хельсинг разрыдалась. Разревелась, уронив голову на парту.

– Я всю ночь думала о ней, – хлюпала она носом. – Как она лежала на матрасе в своей камере, как вы думаете, она спала в ночной рубашке? Она вообще могла уснуть?.. Подумать только, знать, что ты ложишься спать последний раз… что вот скоро откроется дверь камеры – и все, все окончено.

Ему нравилось думать об этом. Даже теперь, хотя прошло уже больше шести лет. Иногда он запирался в своей комнате, ложился на кровать, поверх покрывала. Вызывал в сознании образы смерти – с того момента, на котором разрыдалась Мадлен Хельсинг.

Карла Фэй Тукер сидит на своей койке. Рассвет. Рядом куча одежды, которую кто-то принес в камеру, – перед лицом смерти нужно быть достойно одетой. Ее руки дрожат. Она не справляется с одеждой, ей нужна помощь. Ее одевают, точно ребенка. Белая рубаха и брюки, белые резиновые боты. Она наклоняется, пытается их застегнуть. Одетая в белое, как святая, и абсолютно уничтоженная. Может быть, отворачивается на минуту, ее рвет. Может быть, прядь волос попадает в рот и впитывает гнилостный запах того теплого, маслянисто-живого, что извергается из ее нутра. Охранник в полной готовности. Почти смущенно трогает ее за плечо. Хорошо, она убийца, она зарубила по меньшей мере одного невинного человека, но таким утром, как это, он может позволить себе быть подобрее.

На часах четверть шестого. Что она пищит? Можно ли различить слова? «Я готова встретить Иисуса, я иду к нему. Я жду вас у Господа».

Дальше – путь в комнату смерти. Ей приходится останавливаться, опираться на стену холодными кончиками пальцев. Раз за разом, задерживаясь настолько, что охранники начинают посматривать на часы.

«Пожалуйста, миссис Тукер, пойдемте, все ждут».

Она берет себя в руки и делает то, о чем ее просят. Но последний отрезок пути им все же приходится ее нести. В конце концов они оказываются в комнате с кафельными стенами – той, которой она так долго боялась. Выглядит комната именно так, как она себе представляла. Пол голый и блестящий. Единственный предмет, в центре, что-то вроде носилок. Она сразу видит его и хочет повернуть назад. Тщетная попытка.