Читать книгу "Океанский патруль. Том 1. Аскольдовцы - Валентин Пикуль"

— Прости, Иринушка, — сказал он, раскатисто произнося букву «р». — Но я так рад, так рад тебя видеть…

— А я никак не ожидала тебя встретить, — призналась Рябинина. — Мы все думали, что ты еще лежишь в госпитале.

— Пустяки! — неожиданно весело отмахнулся старший лейтенант. — Рана оказалась ерундовой, и я уже был в море… Сейчас в море так хорошо, так хорошо, Иринушка! Вах…

Офицер говорил скороговоркой, с сильно заметным кавказским акцентом.

— Ну как же здоров, если еще хромаешь! — возразила Ирина, беря его под руку. — Кстати, ты чего же скромничаешь? — Она бесцеремонно распахнула на его груди куртку, показала пальцем на один из орденов. — Этот? — спросила она.

— Да, — кивнул он, — этот. Только вчера получил.

— Ну поздравляю. — Рябинина дружески чмокнула его в щеку и со смехом фыркнула: — Боже мой, как ты надушен, словно девчонка!

— Я люблю приятные запахи, — смутился офицер.

Этот офицер, командир «морского охотника № 216», которого звали Вахтангом Беридзе, был давнишним другом семейства Рябининых. Дружба их началась еще до войны, когда в одном из рейсов на «Аскольде» отравились консервами несколько матросов; это случилось вдали от берегов, и «охотник» Вахтанг Беридзе на полных оборотах прилетел на помощь рыбакам, — именно с тех пор офицер и стал своим человеком в семье капитана.

Бережно поддерживая женщину за локоть, Вахтанг Беридзе с увлечением рассказывал:

— Знаешь, в госпитале была такая тощища, что я от безделья, кажется, опять влюбился. Но опять не везет — она не знала, что я встречусь ей в жизни, и уже успела выйти замуж. И муж у нее — такой сопливый мальчишка. Сержант-механик с аэродрома. Я перед ним как «витязь в тигровой шкуре»…

— Вахтанг! — смеялась Ирина. — Ты влюбляешься во всех. Ради бога, не влюбись в меня.

— В тебя я тоже был влюблен, но — тайно. Ты об этом, Иринушка, даже не догадывалась… И вот, знаешь, — продолжал Беридзе, — от скуки я снова накинулся на английский язык. Все время штудировал одну книжку. Поверишь — даже без словаря…

Они уже подходили к дому, и он заговорил поспешно:

— Эта книга о парусном искусстве… Когда-то, очень и очень давно, человек впервые укрепил над своим челноком камышовую подстилку, а может быть, шкуру убитого им зверя. Челн двинулся быстрее, и дикарь, наверное, закричал от радости. Вот так-то, Иринушка, родилось в этом мире парусное ремесло. Вечная борьба со стихией рождала сильных и смелых людей. Очень много их погибало, но на смену им шли другие — такие же отчаянные и злые. В море всегда человеку было лучше, нежели на берегу. И вот наступил век паруса — золотой век паруса. Ты представляешь, Иринушка, кусок грубой заштопанной материи — и вот эта тряпка двигает корабли, торговлю, цивилизацию…

— Ты романтик, — остановила его Рябинина. — Пойдем домой, мне стало холодно…

Звонок приглушенно прозвучал в глубине квартиры. И вот хлопнула дальняя дверь — едва слышно, другая — ближняя — громче, раздался топот бегущих ног и наконец звонкий юношеский голос спросил:

— Кто?

— Это я, Сережка, открывай! Мы с Вахтангом…

Сын обнял ее на пороге. Но, заглянув через плечо офицера на лестницу, разочарованно протянул:

— А где же отец?

— А что, разве его еще нет? Я думала, он уже дома.

— И не приходил.

— Странно. — Ирина Павловна слегка нахмурилась. — Его куда-то вызвали с совещания и… Ну-ка, дай мне на тебя опереться, — она стала стаскивать боты. — И он больше не вернулся. Наверное, сейчас придет.

Сергей подхватил сверток, и они прошли в полутемную столовую.

— А ну! Дай я на тебя посмотрю… Боже мой, как ты растешь, Сережка! А это что за новость? Никак усы?

Мать засмеялась, а сын смущенно провел рукой по верхней губе, покрытой золотистым пухом. Он стоял перед ней в грубой матросской голландке навыпуск, в вырезе которой виднелась не по годам сильная грудь спортсмена. Засученные по локоть рукава обнажали руки широкой кости, обещавшие быть такими же крепкими, как у отца.

— Ведь я скоро паспорт получу, — сказал Сережка и, потрогав сверток, деловито осведомился: — Книги?

— Да. Хочешь — посмотри…

Вахтанг, взяв книгу, уединился в угол, рассматривая эту книгу почти с благоговением. Сережка же — наоборот — кое-как перелистал книжку и тут же отшвырнул ее. Он уважал и любил свою мать, но к профессии ее относился почти с равнодушием; море в его воображении всегда оставалось просто морем, где люди совершают чудеса мужества и выносливости, но он еще не понимал, что море может быть и поприщем для науки.

— Кто-нибудь ко мне приходил?

— Нет.

— Ну, а чем ты занимаешься?

— А вот пойдем — покажу…

В комнате сына топилась печка и было душно от сизого чада. На пылающих углях стояла жестяная банка: в ней что-то плавилось. Проход от кровати до письменного стола загромождали большие тяжелые весла.

У сына была своя шлюпка, построенная отцом еще до войны, — с ней он возился все свободное время.

Вот и сейчас просверлил в вальках весел глубокие отверстия, собираясь заливать их расплавленным свинцом.

Обкладывая банку со всех сторон углями, Сережка солидно объяснял:

— Это для того, чтобы легче было грести. Вес человеческих рук, положенных на валек, равен приблизительно четырем килограммам. А мои лопасти очень тяжелые, надо уравновесить. — Он взял стамеску и молоток. — Ты посиди пока, а я сейчас лунки изнутри расширю, чтобы свинец не выпал, когда остынет.

— Ладно, Сережка!

Юноша ловко орудовал стамеской, вылущивая со дна просверленных отверстий курчавую стружку. При каждом ударе молотка на его лбу прыгал жесткий чуб русых волос, и лицо становилось сосредоточенным, напряженным.

Разглядывая сына, Ирина Павловна думала:

«Вылитый отец: лоб, глаза и даже губы те же — тонкие, твердые… Видно, будет такой же упрямый и сильный…»

Сережка залил свинцом отверстия в веслах, и дерево теперь шипело и потрескивало, обжигаемое изнутри расплавленным металлом.

Стараясь не хромать, Вахтанг тем временем сходил в прихожую, достал из карманов кухлянки два матово-оранжевых апельсина:

— Это вот тебе, Иринушка, а это вот тебе, Сережка. Как видите, я вас не забываю.

— А тебя, как видно, не забывают в родном ауле?

— Да, опять прислали посылку и письмо. Вах, какое письмо, какое письмо! — повторил Вахтанг, покачивая кудлатой головой, в которой едва-едва проглядывали первые седины.

Отдирая кожуру апельсина, Ирина Павловна улыбнулась.

— После этого письма, — сказала она, — ты, наверное, и выписался из госпиталя раньше срока. Я ведь знаю, что тебе могут писать твои старики, которые даже фотографируются с кинжалами наголо.