Читать книгу "Город убийц - Наталья Точильникова"

— Еще один, — сказал он. — Анри, вы искренне хотите спалить сеть?

— Давайте я вам как под БП буду отвечать. Совпадет, надеюсь. Вы же уже спрашивали, да?

— Да. Но этот вопрос требует ответа в здравом уме и твердой памяти.

— Я хочу, чтобы эти ребята остались живы, — сказал я. — И не убили никого.

— И мы того же хотим, — сказал Дауров. — Я предлагаю вам действовать вместе.

— Нет, — сказал я.

— Господи! Да, почему? — воскликнул Дауров. — Вы мне под БП гораздо больше нравитесь, ей-богу! Вы подписываете с нами соглашение о сотрудничестве — и все, никакого суда. Никаких санкций! Максимум съездите к Евгению Львовичу, на сколько он скажет, и если он сочтет нужным. И никакой огласки. А если не хотите ничего подписывать — ради бога! Я поверю вашему слову.

— Нет, — повторил я.

Дауров покачал головой.

— Все их будущие жертвы на вашей совести. И они сами тоже.

Я проигнорировал и обратился к Ройтману.

— Евгений Львович, что там надо подписать?

Мне упал документ, составленный от моего имени, где я соглашался на психокоррекцию в блоке «Е» и обязался пройти курс, который назначит мне психолог, но продолжительностью не более полугода.

Скинул на документ свою электронную подпись и отослал его обратно Евгению Львовичу.

— А суд пусть будет, — сказал я. — Это честнее, чем заключать с вами сепаратные сделки, чтобы скрыть истину.

— Да не пойдет он с этим в суд! — сказала Камилла, когда мы летели в миниплане над сияющим огнями ночным Кириополем.

— Конечно, не пойдет, — кивнул Ройтман, — состава нет.

— Господи! Да что же вы молчали оба! — воскликнул я.

— Анри, честно говоря, я молчала потому, что хотела, чтобы ты согласился, потому что мне не улыбается погибнуть в каком-нибудь теракте, организованным твоими бывшими друзьями. Если хочешь, можешь меня уволить.

— Я к тебе привык, — сказал я.

— А я молчал потому, что за некоторые вещи, которые не подпадают под уголовный кодекс, тем не менее, хочется выпороть, — сказал Ройтман.

— Так вы меня пороть на Е-один собираетесь?

— Порка — это старинный метод психокоррекции, — заметил Евгений Львович. — Хотя я не вполне уверен, что найду, что корректировать. Цель-то была благая — человека спасти. А сотрудничать или не сотрудничать с СБК — это личный выбор и дело совести каждого. Есть один момент. У тебя видимо, проблемы с различением «свой»-«чужой»: бойцы «РАТ» до сих пор более свои, чем остальные граждане. И спасать бойцов «РАТ» поэтому надо в первую очередь. Хотя странно. Мы это корректировали, не должно было сбиться.

— Просто смерть Филиппа была более вероятной, чем смерть неизвестных мне граждан в неизвестном мне теракте, который только предполагается, — пояснил я.

— А, ну, может быть, — сказал Ройтман. — Завтра ПЗ составим, будет видно. Если корректировать нечего — значит, не будем ничего корректировать. Ну, выспишься у нас. Куда ты в Чистое полетишь в три часа ночи! И еще неизвестно, как встретят. Тебе же в Кириополе нельзя оставаться, а у нас будешь на законном основании.

— Спасибо за гостеприимство, — хмыкнул я.

— Пожалуйста, — невозмутимо проговорил Ройтман. — Все-таки я был о Даурове более высокого мнения. Он ничего в тебе не понял. Ему хочется прочитать пару лекций по вальдологии.

— Не надо, — попросил я.

— Совершенно необходимо, — сказал Евгений Львович. — Он попадал в точку иногда. Руку тебе пожал, на весьма откровенный разговор без БП раскрутил. Между прочим, восемьдесят процентов допроса под БП было посвящено тому, чтобы ты рассказал, как тебя правильно завербовать.

— Это точно! — заметила Камилла.

— Он многое выяснил, но не смог применить, — продолжил Ройтман. — Как только он начал тебя, скажем так, вводить в заблуждение относительно твоей вины в недонесении о теракте, запугивать, а потом подкупать, я понял, как умру. Меня взорвут бойцы «РАТ» в каком-нибудь пассажирском лайнере или космопорте, потому что Анри Вальдо отказался сотрудничать с Дауровым.

— Их так учат, — сказала Камилла. — Они считают, что угроза и подкуп — самые действенные методы, и первым делом применяют против всех.

— Против мелких воришек в корпорации Хазаровского, может быть, это и были действенные методы, — заметил Ройтман. — Но применять это против бывшего вождя повстанческой армии — извините меня! Здесь мотивации совсем другие.

Впереди внизу показался ярко освещенный периметр Психологического Центра.

Мы снижались.

— Анри, — сказал Ройтман. — Так как мы официально, и Е-один — это не посткоррекционка, а нормальный рабочий блок, будет пара неприятных моментов. Давай так, смиренно. Договорились?

— Обыщут с заглядыванием в задний проход? — спросил я.

— От этого я тебя избавлю. Но обыщут.

— Евгений Львович, я последние одиннадцать лет занимаюсь в основном тем, что упражняюсь в смирении. Мне уже надо присваивать квалификационную категорию, как вам по вальдологии.

— Значит, договорились?

— Конечно.

У входа в ПЦв свете круглых фонарей цвели форзиции.

Я помню это место десять лет назад, когда меня привезли сюда после приговора суда. Тогда все было куда депрессивнее и строже. Форзиций точно не было. И фонари имели казенный вид. Точно не эти светящиеся шары, словно в коттеджном поселке.

Потом, после освобождения, я обязан был приезжать в Центр на обследование каждые три месяца. Но в Посткоррекционное отделение, на «посткоррекционку», как говорит Ройтман. Туда даже вход с другой стороны. Там конечно вполне либерально. И форзиции, и кипарисы, и можжевельники, и кольцо не отбирают, и даже почти не обыскивают — только гоняют через арку.

Я так приезжал раза три, потом Ройтман стал гонять меня раз в полгода или, когда считал, что у меня депрессия.

Потом я на три дня загремел сюда при Данине, но Даниил Андреевич не успел здесь ничего поменять, и все было, как десять лет назад.

Миниплан приземлился у входа.

— Выходим, — сказал Евгений Львович и открыл дверь.

Я был благодарен ему за то, что он обошелся без фирменных шуточек местного персонала, вроде «Домой приехали».

Мы вошли за стеклянные двери, и они мягко закрылись за спиной. Я знал, что хрупкость эта обманчива. Их даже импульсный деструктор не берет. И открыть нельзя иначе, чем с кольца со специальным кодом. В общем, я переступил черту свободы и несвободы.

Хотя, что я мог до этого? Браслет на моей руке никто не отменял. А значит, сигнал с него виден на компьютерах всех ближайших отделений полиции. Сейчас, наверное, он виден на компьютере Центра.