Читать книгу "Французская рапсодия - Антуан Лорен"

Вероника

Ну разумеется, я ему изменяю. Вчера вечером он спросил меня об этом. Я была в ванной, чистила зубы. Уверена, что он с середины дня собирался с духом, чтобы задать мне этот вопрос. Я посмотрела на его отражение в зеркале – он был в пижаме, – и мне захотелось рассмеяться. Но я сдержалась. Меня так и подмывало ему ответить: «Да, я тебе изменяю, ну и что?» Просто чтобы поглядеть на его физиономию. Но и этого я не сделала. Я лишь подняла глаза к потолку, прополоскала рот и раздраженно сказала: «Умнее ничего не придумал?» Ален полностью этим удовлетворился и пошел лег в постель с грелкой. Люди часто довольствуются малым – их в основном устраивает то, что они хотят услышать. Скажи им это, и они от тебя отстанут. Я изменяю ему потому, что мне скучно, потому что после двадцати пяти лет брака и двух прекрасно воспитанных детей я, в отличие от других, все еще чувствую себя живой. Я изменяю ему потому, что не всегда была женой доктора Масулье. Вот сейчас он зациклился на кассете с записью рок-музыки времен его молодости – замечу кстати, что мне это кажется диким пафосом, – но и я помню свою молодость. У меня были любовники, я нравилась мужчинам, они провожали меня до дома, и с одними я прощалась у дверей, а других приглашала зайти. Я помню, что летала на самолете на свидание с мужчиной в Италию и в Швейцарию. Я помню, что эти же мужчины – или другие, не важно, – тоже летали на самолете или ехали на поезде на свидание со мной.

Я не жалею, что вышла замуж за Алена; для нас обоих тогда настал подходящий момент. Потом я заснула на долгие годы. Это была легкая жизнь; дети росли, не создавая особых проблем – в школе случались двойки, в переходном возрасте у нас бывали стычки, но в целом ничего из ряда вон выходящего. Нам не пришлось столкнуться с подростковой наркоманией, наши дети не водили дурную компанию, и мы не бегали посреди ночи в полицию их выручать. С работой у меня тоже все было в порядке, никакой нервотрепки и очень приличная зарплата. Я занималась пятью парижскими магазинами в люксовом сегменте и предлагала им оформление витрин в соответствии с временем года. Естественно, перед Рождеством все мы стояли на ушах. Но в последние годы дела пошли неважно, и помимо люкса я начала сотрудничать с другими брендами, ближе к средней ценовой категории. Появились китайцы, готовые выполнять ту же работу за полцены. У меня осталось всего два верных клиента, и, хоть я никогда ни в чем не соглашаюсь с Аленом, я не хуже его понимаю, что мое благополучие рано или поздно накроется. Найдутся люди помоложе и поэнергичней, они разработают дизайн, который покорит рынок. У Алена подобных проблем нет и не предвидится – на его век хватит гастроэнтеритов, приступов аллергии, насморков и бронхитов. Люди всегда будут болеть. Года через три-четыре я останусь без работы, но я не отчаиваюсь. Все равно ничего не поделаешь. Я старалась как могла, а больше от меня не зависит. Нельзя все время выигрывать; рано или поздно ты проигрываешь и вынужден вставать из-за стола. Кроме того, я знаю, что через несколько лет, когда я вплотную подойду к шестидесяти, мужчины, мягко выражаясь, будут обращать на меня значительно меньше внимания.

Впервые я задумалась о том, чтобы изменить Алену… Нет, не так. Все сложнее. Лучше сказать, что однажды вечером мы в гостях у друзей пили аперитив и я на него посмотрела. Он сидел на диване со стаканом виски в руке и разговаривал с другими приглашенными. Мы были женаты уже лет десять. Я посмотрела на него и вдруг спросила себя: а если бы я познакомилась с ним сегодня, в этот самый вечер, смогла бы я в него влюбиться? Очаровал бы он меня? И я поняла, что ответ «нет». Он показался бы мне симпатичным, с приятной улыбкой, но мне и в голову не пришло бы мечтать о том, чтобы лечь с ним в постель, тем более выйти за него замуж и родить от него детей. Почему мы влюбляемся в того или иного человека в определенный момент времени? И если это сработало однажды, будет ли срабатывать всегда? Я думаю, что и другие женщины рано или поздно смотрят на своих мужей под тем же углом зрения; не знаю, к какому выводу они приходят; у меня не так много подруг, и я не очень люблю обсуждать с ними подобные темы. Ален перехватил мой взгляд и удивленно поднял брови. «У тебя все в порядке?» – спросил он. Я ответила, что все в порядке. Хотя на самом деле в порядке было далеко не все. Потом я заснула. И проснулась несколько лет спустя в объятиях одного из своих клиентов, женатого мужчины. Мы встречались днем, в гостиничном номере. Нам было по сорок два года, и мы оба понимали, что ни он, ни я не собираемся разводиться. Мы встречались на несколько часов ради тайного удовольствия и тщательно планировали каждое свидание; лично я заранее придумывала, куда и с кем якобы иду, и сочиняла коротенький отчет о том, как провела день, чтобы изложить его вечером за ужином; он изобретал какое-нибудь срочное совещание и, как и я, вечером лаконично докладывал о нем домашним. Это было легко. На удивление легко. Я не испытывала никакого чувства вины. Может быть, если бы мне пришлось помногу врать, сочинять оправдания, пускаться на хитрости, привлекать в качестве лжесвидетелей третьих лиц, это неприятное чувство меня и посетило бы, но так как ничего подобного не происходило, то нет, я не ощущала себя виноватой. Обычно вечером Ален коротко спрашивал: «Ну, как твои сегодняшние клиенты?» – «Отлично, – отвечала я, – все остались довольны» – и на этом разговор заканчивался. Правда, в результате мои свидания с любовником в отеле порой начинали казаться мне какими-то нереальными. Когда я готовила на кухне ужин, вспоминая подробности недавней встречи, достойные крутого порнофильма, меня вдруг пронзала мысль – а не приснилось ли мне все это? Этого просто не могло быть потому, что вот она я, стою у себя на кухне, слежу, чтобы не пригорел омлет, мой муж смотрит телевизор, а дети ссорятся. Наша связь продолжалась несколько лет, а потом прекратилась. Я снова заснула. В дальнейшем я просыпалась еще несколько раз, с большим или меньшим успехом, на более или менее продолжительное время. А на прошлой неделе я вдруг осознала, что через пять лет мне будет пятьдесят восемь. И что я явно нравлюсь тридцативосьмилетнему владельцу магазинчика, который пришел ко мне уже в третий раз, чтобы я помогла ему выбрать для витрины особые полки из тикового дерева. Я заказала полки, закрыла дверь кабинета и спросила: «Что вы делаете в ближайший час?» – «Ничего», – ответил он. И улыбнулся. Я тоже улыбнулась. Когда мы поцеловались, я почувствовала себя невероятно живой.

Тиристоры и триаки

Если возвращаться к началу – к самому началу этой истории, когда все и решилось, – ЖБМ всегда вспоминал один и тот же день. Он, тринадцатилетний, шел с братом из школы. Иногда они не оставались в школе на обед, предпочитая поесть дома, благо до него от лицея было всего четыре остановки на автобусе. Мать кормила их, порой в компании с каким-нибудь дядюшкой или дальней родственницей, проездом оказавшимися в Париже, и к без четверти два они спешили назад в лицей. От ближайшей автобусной остановки они шли через бульвар, сворачивали на улицу и доходили до перекрестка, откуда уже был виден фасад светлого каменного здания, перед которым толпились ученики: одни, сбившись в группки, болтали, другие курили. Пьеру исполнилось семнадцать, то есть он был на четыре года старше Жан-Бернара, которого еще никто не называл ЖБМ. Разница в возрасте, для пятидесятилетних смехотворная, в то время зияла между братьями ущельем глубиной с хороший каньон. Пьер был высоким, очень высоким, и уже полноватым. По утрам Пьер брился, используя помазок, мыло и бритвенный станок с двойным лезвием на металлической рукоятке, доставшийся ему в наследство от деда. Пьер вставлял в станок настоящие гнущиеся лезвия из голубоватой стали, после чего закручивал винт, пока лезвие не прижималось плотно к головке станка. ЖБМ не брился, его кожа еще была по-детски нежной. Лишь застывшая в глазах печаль выдавала в нем что-то иное, что вообще не имело отношения к возрасту, зрелости и даже будущей мужественности; казалось, эти глаза принадлежат кому-то другому. Словно в него вселилась чья-то очень старая душа в последней попытке реинкарнации. Эта душа взирала окрест сочувственно, но не испытывая никакого страха, потому что видела уже все.