Читать книгу "Обязательно должна быть надежда - Сергей Протасов"

* * *

К ночи ветер почти прекратился, да и снег стал реже. Компания вывалила на улицу, и дамы, не сговариваясь, как горох, раскатились в разные стороны. Эдуард с большим пакетом и Маша с охапкой цветов стояли под дверями ресторана и смотрели друг на друга, не имея сил расстаться. Свет ярко моргающей люминесцентной вывески импульсами окрашивал молодых людей в нереальные цвета.

— Спасибо, Машенька, — еще более осмелевший от вина, Свекольников впервые позволил себе так обратиться к девушке. — Разреши мне тебя проводить. Тем более эти букеты… Я бы очень хотел.

— Не получится, я живу за городом в Покровском, и автобус с автовокзала уходит, — она сунула ему в живот цветы и обнажила тонкое запястье с малюсенькими золотыми часами. — Ого! Через час двадцать. Нескоро. Если провожать от остановки до дома, то обратно тебе не на чем будет добираться, это последний автобус сегодня.

— Единственное препятствие?

— А что еще?

— Я возьму такси.

— Зачем?

— Отвезу тебя домой. Можно?

— Ну, я не знаю, если тебе делать больше нечего, то отвези.

Цветы разместились на переднем сиденье, поверх дурацких бабинских папок с газетами, а молодые люди устроились сзади. Они уселись совсем близко друг к другу. Через одежду Эдуард ощущал прожигающее тепло от прикосновения Машиного бедра, и ему казалось это неудобным. Словно он домогается ее, воспользовавшись теснотой салона стареньких «Жигулей». Он даже вспотел от внутренней борьбы: отсесть или остаться. И отсесть, и остаться казалось невежливым. Хотелось остаться. Маша тем временем, видимо, совсем ничего не замечала. Более того, подсказывая водителю путь, она время от времени наклонялась вперед и опиралась правой рукой на его левое колено, касаясь волосами его уха. Она это делала совершенно естественно, словно он часть конструкции автомобиля. Эдик ликовал, он вдыхал аромат ее духов и мечтал, чтобы чудесная поездка не кончилась никогда. На крутом повороте, когда она в очередной раз коснулась его колена, он, перестав дышать, накрыл ее пальцы своей рукой. Сжавшись от понимания собственной безумной дерзости, он ожидал жесткой отповеди. Мурашки бежали по его спине, и время остановилось. Он ушел в себя, предчувствуя громы, молнии и разрушения, как на картине Карла Брюллова «Последний день Помпеи». От волнения его ладонь намокла, но девушка не высвобождала свою руку. Минут через десять пути он даже начал надеяться, что она легонько пожмет его колено, подавая сигнал: мол, парень не тушуйся, мне нравится. Но ничего такого не произошло.

Автомобиль остановился.

Раньше он тут никогда не был. В его представлении село Покровское — страшная продавленная грунтовая дорога, черные перекошенные, крытые соломой дома без света, нетрезвые сомнительные личности, источающие опасность. На самом деле он увидел почищенные асфальтовые дороги, хорошие дома высотой от одного до трех этажей. Он попросил водителя подождать десять минут, подал Маше руку, и они вышли на воздух. После натопленного салона Эдику сразу стало холодно.

— Вот мой дом, — девушка указала на солидную каменную усадьбу с добротным кирпичным забором. — Приехали.

— Хорошо у вас тут, — похвалил Эдуард обстановку. — И дом хороший. Только темновато.

— Я пошла, — весело сказала Маша. — На чай не приглашаю, мой отец не любит гостей. Спасибо. До завтра.

— До завтра.

Он стоял на месте и не выпускал ее пальцы. Она приблизилась к нему и тихо по слогам произнесла:

— Я пошла. Спасибо.

Эдик ощутил на правой щеке ее влажный, горячий, быстрый поцелуй, накрывший краешек его губы. Она это сделала так стремительно, что он не заметил самый момент движения, почему-то вспомнив, как бросается на жертву змея. Рука автоматически потянулась стереть влажную, захолодевшую на морозном ветру печать, но он удержался, улыбнувшись своему порыву.

В машине он плюхнулся на папки, подаренные ему пенсионером Бабиным, и разозлился. «Мерзкий старик, — подумал Эдик. — Самое лучшее — выкинуть всю эту макулатуру. Ладно, потом. Не буду портить себе хорошее настроение».

Весь обратный путь он продолжал ощущать на себе отпечатки мимолетной близости с прекрасной, удивительной девушкой Машей.

* * *

Около одиннадцати вечера Свекольников вернулся домой. Мама не спала, читала на кухне книгу за круглым столом. Она поцеловала сына, попутно установив, что он практически трезвый, более того — выглядит спокойным и даже довольным. От сердца отлегло.

— Что это у тебя? — спросила Анна Вениаминовна, указывая на две раритетные папки с бантиками тесемок. — Работу на дом взял?

— Это мне один поклонник подарил из числа моих подопечных. Сначала хотел квартиру, но потом, трезво рассудив, решил, что старинным газетам я больше обрадуюсь. И — вот, — он шлепнул папками о полку прихожей. — Теперь это мое.

— Щедро! Какой-то ты обновленный, будто светишься. Что-то случилось? Кушать будешь?

— Чаю попью.

— Чай тебя ждет. Умывайся — и за стол.

Мама перелистывала пыльные газеты и журналы, бегло рассматривая заголовки и фотографии. Сын прихлебывал пустой чай и пытался представить, что произошло бы, если бы он по пути отважился взять Машину ладонь не одной, а сразу двумя руками. А если бы поцеловал ее в ушко? Он зажмурился, ощутив, как маленькая, сладкая бомбочка взорвалась у него где-то в низу живота.

— Ой! Смотри, сынок, твой дедушка, — мать через стол показала Эдику разворот журнала, напечатанного на желтой газетной бумаге. — Вот он, второй слева. В белом халате. Что это у нас? «Институтский вестник»! Интересно.

На правой стороне разворота под крупным, набранным квадратными наклонными буквами заголовком «„Уверен, новый стенд станет прорывом в отрасли!“ Подарок атомщиков XXV съезду КПСС» Эдик действительно увидел нечеткое фото, на котором плечом к плечу стояли четверо мужчин в белых халатах. Мама повернула журнал к себе и углубилась в чтение.

— Откуда у тебя эти бумаги? — резко спросила она, через минуту оторвавшись от журнала. — Как его фамилия?

Свет от низко висящей лампы, охваченной тканевым абажуром с золотистой бахромой, контрастно вырезал жестко сжатые губы матери.

— А что? Что случилось-то, мам?

Анна Вениаминовна замолчала, откинулась на спинку стула, выйдя из светового пятна, и закрыла глаза.

— Тут про стенд, эта его работа… Мой отец, твой дедушка, сделал какое-то изобретение, которое стало основой этого проклятого стенда. Судя по номеру и году издания журнала, на фото изображен и этот негодяй. Из-за него дедушка и умер. А было тогда ему всего сорок один год. Сорок один! Совсем молодой, — женщина заплакала и выскочила из-за стола.

— Кто негодяй, мама, о ком ты говоришь? — прокричал ей вслед сын.

7

— Некто Бабин В. Ф., руководитель их группы в институте, украл изобретение твоего деда, — продолжила она через несколько минут, отдуваясь и вытирая глаза. — Переписал все на себя, включил в заявку директора института, и отправили они документы на государственную премию. Твой дедушка ничего не знал, пока не объявили о присуждении премии. Они в академию сами ездили, без него, публиковали что-то, выступали на конференциях, ничего ему не говорили. Полная тайна. Мне тогда было уже четырнадцать лет, и я все прекрасно помню. Однажды я подслушала, как отец моей маме рассказывал что-то и упоминал фамилию Бабин. Ругался, даже желал ему смерти. Он потом ездил сам в Москву, пытался отстоять свое авторство, но куда там. Директор института — членкор, генерал. Бабин — доктор наук. Все бесполезно. Так как, говоришь, фамилия того, кто тебе папочки-то подарил?