Читать книгу "Жребий праведных грешниц. Возвращение - Наталья Нестерова"

Весной 1941 года знакомый сапожник сказал Марфе (не для передачи, и языком трепать не надо), что война точно будет и накопления на сберкнижках держать нельзя — реквизируют, а что под матрасом спрятано — обесценится, сама помнишь, как в Гражданскую было, когда деньги в фантики превратились. Сапожник был знающий: у него в мастерской имелся радиоприемник, включенный с утра до вечера. Когда сапожник впадал в запой, его жена приемник уносила и прятала — таков был строгий наказ трезвого мужа, не уверенного, что в пьяном угаре не пропьет дорогую и ценную вещь. Марфа сапожнику доверяла еще и потому, что работал он на совесть, прибитые им подковки не отваливались от каблуков, а подметкам сносу не было. Сапожник питал к Марфе некую слабость, не в амурном смысле, а за оценку его труда. Когда сапожник запивал, Марфа не шла к другим мастерам, а дожидалась его выхода на работу.

У Марфы было накоплено шестьсот рублей — за обучение старшего сына Митяя в девятом классе осенью надо заплатить двести, за десятый класс потом еще двести плюс подсобрать на обучение в институте, в который Митяй, конечно, поступит.

«Образовательные» деньги Марфе было тратить обидно и горько, ведь копейку к копеечке собирала. Но выхода нет. Война — лихолетье, в котором выживают только запасливые хозяева, вроде ее покойной свекрови.

Александра Павловича Камышина, в семье которого Марфа уже много лет, еще с Омска, состояла в домработницах, она спросила при случае:

— Имеются у вас деньги на сберкнижке?

Он кивнул, удивился вопросу: Марфа была щепетильна до крайности в финансовых делах и экономна до жмотства.

— Могу я поинтересоваться, на что тебе понадобились деньги?

— Война с немцами будет.

— Исключено, мы с ними подписали договор о ненападении.

— У меня точные сведения, — упрямилась Марфа.

— Да? — благодушно хохотнул Камышин. — От кого, позволь спросить? Ты имеешь связи в органах зарубежной разведки?

— Какие надо связи, такие и имею. Сколько у вас накоплено?

— Рублей пятьсот.

Негусто, меньше, чем в кубышке у Марфы. Впрочем, неудивительно — при транжирстве-то Елены Григорьевны, жены Камышина.

— Завтра же и сымите. Буду запасы делать.

— Марфа, милая, — снова рассмеялся Камышин, — ты можешь подорвать финансовую мощь государства. Если все поддадутся панике и станут забирать накопления, случится денежный коллапс.

— Мне до всех дела нет, свое домохозяйство перед лихолетьем надо укрепить-обеспечить. Дык, сымите?

Марфа нервничала, потому что он тянул время и смотрел на нее с насмешливым обожанием.

Камышин любовался ею: статная, налитая женской силой, которую не скроешь за мешковатой одеждой. В сорок пять лет Марфа выглядела так, что мужчины, общаясь с ней, приосанивались, расправляли плечи, задирали брови, стреляли глазами. Имей бы, как петухи, перья, призывно встопорщили бы их, будь парнокопытными, выбивали бы дробь конечностями. Но Марфа была равнодушна к мужским ухаживаниям. С Камышиным ее связывали непростые отношения — давние, Марфой пресеченные решительно и бесповоротно.

— Сымите? — повторила она, поджав губы.

— Как прикажешь.

— Спасибо, барин! — поклонилась Марфа и вышла.

Она называла Александра Павловича барином, когда яростилась на его поведение. Камышин терпеть не мог этого обращения.

Марфа принялась закупать продукты долгого хранения — крупы, муку, макароны, сахар, соль, хлеб сушила на сухари. Однажды Камышин, возвращаясь с работы, встретил у парадного Марфу, которая тащила два мешка — один огромный, другой поменьше.

Александр Павлович забрал у нее ношу и спросил:

— Что у тебя тут?

— Клей столярный, — ткнула Марфа на большой мешок, — и лаврового листа по случаю перепало.