Читать книгу "Знаменитый газонокосильщик - Бен Хэтч"

Четверг, 11 февраля

Мы сидим и смотрим «Новости» — папа в кресле прикрывает лицо рукой, чтобы не видеть меня, словно я бельмо у него на глазу. «Ты хоть отдаешь себе отчет в том, что, пока полиция во всем разобралась, студию радиовещания пришлось полностью эвакуировать? Что мы были вынуждены перенести интервью с Хамфри, задержать прямой эфир с Никки Кэмпбеллом и чуть не сорвали трансляцию встречи премьер-министра с Герхардом Шредером?»

«Ты хоть понимаешь, что фургон не взорвали только потому, что я узнал его номера во время собрания директоров, на котором, кстати, присутствовал генеральный директор студии? Как тебе удалось раздобыть мою карточку? По какому праву ты без спроса пользуешься моей парковкой, жопа несчастная?!»

Откуда мне было знать, что Тони Блэр должен приехать на студию? Кто мог мне сказать, что там увеличили количество охранников из-за событий в Ираке? Откуда я мог знать, что они станут проверять все номера машин сотрудников Би-би-си по списку? И как я мог догадаться о том, что старый мамин фургон не был там зарегистрирован? А пала — тот всегда оставляет машину у телецентра. Я даже не знал, что он окажется в здании радиостудии.

Папа говорит медленно, выделяя каждое слово. «Ты воспользовался на парковке моей карточкой, которую у меня украл, и приехал на белом фургоне, которыми любят пользоваться террористы. Ты миновал кордон вооруженных полицейских и припарковался на том самом месте, где должен был остановиться премьер-министр нашей страны. У меня это просто в голове не укладывается. И ничего иного кроме раздражения ты у меня вызвать не можешь».

Папа у меня очень толстый и низенький. У него бледно-голубые глаза водянистого цвета, длинный нос, и он быстро лысеет. Больше всего ему хочется стать генеральным директором Би-би-си и пристроить меня на работу в Сити, чтобы я самостоятельно начал зарабатывать деньги и куда-нибудь переехал.

Поздно вечером по телевидению начинают транслировать документальный фильм об искусственном интеллекте, и это еще больше обостряет ситуацию. Какой-то исследователь из лаборатории теоретической кибернетики выдвинул предположение, что к 2010 году можно будет создать робота с объемом мозга кошки, и лишь недостаточность государственного финансирования может замедлить процесс редупликации мозга человека. Это полностью совпадает с моей теорией, согласно которой вся работа в современном обществе должна выполняться роботами. Я делаю какое-то замечание по этому поводу, и папа снова обрушивается на меня с упреками.

— У нас наступила эпоха досуга. На место человека приходит техника. Человечество расщепило атом, создало синхрофазотрон, но до сих пор не может изобрести машину, которая бы выполняла функции консультанта по трудоустройству. Ну это же глупо, папа.

— Я. Не. Позволю. Тебе. Потерять. Эту. Работу, — отвечает он, не глядя на меня, и тут же, словно эти две вещи взаимосвязаны, вспоминает о том, что я до сих не купил себе туфли на те пятьдесят фунтов, которые он мне дал. — Я не позволю тебе просрать эти деньги. Ты меня понял?

— Успокойся. Куплю я себе эти туфли в субботу. И никто не собирается бросать работу. Я просто высказываю свою точку зрения и говорю о роботах, — отвечаю я.

— Я. Не. Позволю. Тебе. Потерять. Эту. Работу, — повторяет он.

Мистер Гатли из Лондонской школы литераторов обещал прислать мне образчик собственного творчества и привел в своем письме очень хорошую аналогию относительно того, что пишу я. Он написал, что я не даю воли своему воображению и постоянно держу его на поводке.

— Когда я сажусь писать, то все время представляю свое воображение в виде огромного пса. Потом я мысленно похлопываю его по спине и спускаю с цепи. Я уже двадцать пять лет профессионально занимаюсь литературой и всякий раз не устаю изумляться тому, что он мне приносит.

Кроме этого, мистер Гатли исправил орфографические ошибки, допущенные мною в слове «совершенствование», и посоветовал поменьше пользоваться точками с запятыми. Но мне они почему-то нравятся.

Пятница, 12 февраля

Сегодня приехала Сара со своим женихом Робом, чтобы приготовить ростбиф. Обычно в таких случаях участие в разговоре распределяется равномерно, а Сара лишь исполняет роль ведущей, подкидывая нам темы для обсуждения: «Как твои литературные курсы, Джей? Как дела в школе, Чарли? Папа, я прочитала статью о тебе в „Санди таймс“. Что слышно о твоем назначении?» Я обычно люблю «вставлять шпильки» во время таких воскресных трапез, но сегодня из-за истории с фургоном меня никто ни о чем не спрашивал. Я был предан остракизму и вынужден молча поедать свой пастернак, выслушивая скучные разглагольствования Сары о подготовке к свадьбе и не менее скучное перечисление знаменитостей, рядом с которыми папа сидел за обедом, организованным Би-би-си.

Чарли снова расчесывает себе локти, и у него то и дело возникает потребность совершить какую-нибудь глупость, способную, как ему кажется, предотвратить несчастье. Это и становится главной темой для обсуждения. Началось все с того, что он кстати и некстати стал хвататься за всякие деревяшки, потом принялся заглядывать за углы прежде, чем обойти их, хлопать ладонью по фонарным и телеграфным столбам, а иногда, если что-то его особенно сильно беспокоило, подключать к этому и окружающих. Например, вчера он заставил меня двадцать пять раз «набить» резиновый мяч, чтобы предотвратить несчастный случай, который якобы должен был произойти с дедушкой.

После того как Чарли выходит из-за стола, чтобы покормить Медлюшку-Зеленушку, свою новую черепаху, я стараюсь вести себя исключительно позитивно. Я говорю, что, на мой взгляд, корки на локтях у Чарли выглядят гораздо лучше и что, пока мы ели пудинг, он ни разу не почесался.