Читать книгу "Без жалости - Лоис Гилберт"

Я проснулась в темноте и посмотрела на красные светящиеся цифры часов, которые стояли на прикроватном столике. Пройдет еще несколько минут, и розовые лучи нарождающейся зари окрасят западную стену моей комнаты. Хотя в окно дул холодный ветер и вылезать из постели не хотелось, я потянулась и решительно отбросила в сторону одеяло.

Пора было вставать.

Я чувствовала: он меня ждет. На расстоянии полутора миль от дома находилось местечко под названием Депатрон-Холлоу, знаменитое своим водопадом, который питала лесная протока. Скатываясь вниз с шестидесятифутовой скалы, вода образовывала глубокий водоем, вокруг которого росла чудесная мягкая трава. Я заприметила его там пару недель назад — большого любителя пощипать зелень на берегу заводи. Он даже приснился мне: бродил среди берез, дубов и кленов, и рога у него отсвечивали золотом, а из его розовых, будто вырезанных из замши, ноздрей вырывался пар.

В спальне было холодно. Так холодно, что в стакане на поверхности воды образовалась тонкая корка льда. Я полезла в шкаф, чтобы выбрать одежду по погоде: трико, шелковое длинное белье, брюки из плотного хлопка и толстую фланелевую фуфайку. Натягивая сапоги, я испытала чувство ничем не замутненного счастья, отчасти сходное с тем, какое испытывает женщина, отправляясь на любовное свидание.

На цыпочках я вышла из своей спальни и осторожно, чтобы не разбудить тех, кто спал в других комнатах, прикрыла за собой дверь. По-прежнему двигаясь очень тихо, спустилась по лестнице в гостиную, а оттуда прошла на кухню: прежде чем уйти из дома, необходимо было перекусить.

Небо уже наливалось розовым, и на кухне было достаточно света, чтобы разобрать очертания плиты, мойки и стола. Высыпав в кастрюльку немного овсяных хлопьев, я добавила туда молока, все перемешала и в темноте, так и не включив лампы, поела. Потом я открыла ключом оружейный шкаф и вынула оттуда свой «ремингтон» 12-го калибра, проверив наличие патронов в патронташе. Собаки, словно зная о моих приготовлениях, уже нетерпеливо поскуливали у запертой двери.

— Вы остаетесь дома, — сказала я им шепотом. — Сегодня охоты на птиц не будет.

Переложив часть патронов в карман своей черной куртки на гагачьем пуху, я вышла и плотно прикрыла за собой дверь.

В нежном свете утра упругим, размашистым шагом я двинулась через посеребренные инеем поля к темной полоске леса, которая окаймляла их на горизонте. Еще видны были звезды, но на востоке по небу уже расходились рассветные лучи.

Прежде чем вокруг меня сомкнулся темный ноябрьский лес, я ощутила легкий озноб — предзнаменование удачи. У меня появилась уверенность, что самец никуда не ушел и я найду его на том самом «нашем» месте. Он будет поджидать меня где-нибудь у водоема, и я смогу подобраться к нему и всадить в него заряд картечи. Перекину его через плечо (мне хватит для этого сил, я точно знаю), отволоку тушу домой, а потом приготовлю и съем.

Я шла среди деревьев по вытоптанной людьми и зверьем тропинке, вдыхала холодный воздух раннего утра и думала, что скоро все вокруг покроется снегом настоящей зимы и на некоторое время жизнь на ферме замрет. Ждать оставалось недолго. Вчера вечером диктор тринадцатого канала Кейси Келли, читая прогноз погоды, говорила о наступающих с севера арктических циклонах и о будущих сильных снегопадах в графстве Томпкинс, что для ноября было делом беспрецедентным — даже здесь, в округе Итаки. И прежде влажные, холодные воздушные массы из Канады переваливали через горный хребет и накрывали район Великих озер, вызывая метели и снегопады, но шторм, о котором говорилось в прогнозе, должен был оказаться из ряда вон — в прямом смысле выдающимся. Все это я себе хорошо представляла.

Всего год назад я страдала от невыносимой экваториальной жары в Судане, работая в госпитале при одной из миссий ООН. Начальство не рекомендовало своим сотрудникам жить в подобных климатических условиях более шести месяцев, но обстоятельства сложились так, что я проработала в Судане целый год. Я просто не могла уехать оттуда, видя вокруг себя такое количество больных и голодающих, хотя из-за малярии и дизентерии, которые я там подцепила, и из-за постоянного переутомления превратилась в настоящий ходячий скелет. Груди у меня висели, словно пустые мешочки, попка как таковая исчезла, а кожа, хотя и была покрыта загаром, своим пепельным оттенком напоминала кожу трупа.

Я была слаба, как ребенок, и под конец своей «блистательной» суданской эпопеи могла передвигаться лишь с посторонней помощью. Когда моя бабушка увидела, как меня выкатили из самолета на каталке, она залилась слезами. По пути из аэропорта она поставила мне условие, что я некоторое время поживу с ней на ферме, пока не окрепну и не наберусь сил, чтобы существовать дальше самостоятельно. Ее благосклонность простиралась до такой степени, что она позволила мне пожить на ферме с моей дочерью Эми. Это, признаться, грело душу: дочь целый год жила с отцом, и мне не терпелось снова заключить свою девочку в объятия.

Бабушка ни словом не обмолвилась о том, какие трудности может создать ей пребывание на ферме инвалида и подростка со сложным характером, и я была от души благодарна ей за это.

С тех пор как я вернулась в Америку, бабушка стала просто-таки святой. Она гордилась мной, как статуэткой премии Оскар, и к месту и не к месту говорила каждому, кто соглашался ее слушать, что я врач, долгое время проработавший в кошмарных условиях в Судане. Она как никто понимала, что значит для меня вновь оказаться дома и обрести все блага цивилизации после ночных выездов по случаю очередной вспышки дизентерии и бесконечного созерцания вздутых животов голодных детей в палаточных лагерях беженцев.

Надо сказать, что мысль поехать в Африку сформировалась у меня под воздействием моей же собственной бабки, которая в свое время написала книгу о жизни в эфиопской деревне. Кстати, я навестила эту деревню, как только оказалась в Эфиопии, и выяснила, что бабку там до сих пор вспоминают добрым словом. Жители деревни даже выдали мне несколько фунтов дурро — крупы, приготавливаемой из тропического растения, и попросили меня отвезти эту самую крупу ей в подарок.

За последние тридцать лет бабка написала тринадцать книг, которые были посвящены проблемам существования небольших, удаленных от цивилизации общин. В них рассказывалось о людях, обитающих в забытых Богом уголках планеты, их привычках, традициях и обрядах, а также о местной флоре и фауне. Бабушкины книги отличались поэтичностью и занимательностью, а одна из них — та самая, об эфиопской деревне, — была даже номинирована на Пулитцеровскую премию.

Мне понадобилось полных шесть месяцев, чтобы восстановить силы и здоровье после года работы в Судане, но двадцать фунтов из потерянных в Африке тридцати я смогла набрать лишь после года жизни на ферме. Сейчас я чувствовала себя хорошо. Я обрела прежние силы, активный мышечный тонус, и у меня было достаточно энергии, чтобы заняться любым делом, какое мне понравилось бы. Выяснилось, однако, что работать, то есть заниматься каким-либо общественно полезным трудом, мне вовсе не хочется. Мне было всего тридцать два года, но я чувствовала себя древней, как пирамиды Хеопса, или, лучше сказать, такой же древней, как горы, реки или сама мать-земля. Какая-то батарейка у меня внутри совершенно выработалась и не давала уже той особого рода энергии, которая заставляет человека стремиться к успеху в жизни.