Читать книгу "Ароматы кофе - Энтони Капелла"

В 1895 году, провалившись на экзаменах, я был изгнан из Оксфорда. Кроме меня мой провал не удивил никого: готовился я скверно, а приятелей себе выбирал из молодежи, известной своей беспутностью и праздностью. Знал я немного — или, вернее, справедливей было бы сказать, чересчур много. Вспомним, то было время, когда студенты старших курсов, слоняясь по Главной улице, декламировали нараспев Суинберна, —

Вы смогли б загубить меня, нежные губы,

Как и я, тот, который в мгновение ока

Превращает, лишь раз прикоснувшийся грубо,

Вас из лилий чистейших в соцветья порока?

Вы смогли б загубить меня, нежные губы,

Как и я, кто способен в мгновение ока

Превратить вас, едва прикоснувшись к вам грубо,

Из невиннейших лилий в соцветья порока?[1]

а служители просвещения все еще с содроганием произносили имена Патера[2]и Уайльда. В тех монастырских застенках возобладали настроения томного романтизма, прославлявшего превыше всего красоту, молодость и праздность, и юный Роберт Уоллис впитал эту опасную доктрину параллельно с прочими пьянящими ароматами этого учебного заведения. Я тратил дневной досуг на сочинительство стихов, попутно растрачивая получаемое от отца содержание на шелковые жилеты, дорогие вина, яркую крикливую одежду, томики поэзии в изящном желтом кожаном переплете и прочие objets,[3]свойственные артистической натуре и доступные исключительно благодаря кредитам, охотно предоставляемым торговцами с Терл-стрит. Поскольку и отцовское вспомоществование, и мой поэтический талант в действительности были гораздо скромнее, чем виделось мне в моей беззаботности, подобное развитие событий неминуемо должно было привести к плачевному исходу. К моменту моего отчисления иссякли как средства моего существования, так и отцовское терпение, и вскоре я оказался перед лицом необходимости искать себе источник денежных средств, — мысль, которую я, к стыду своему, старался гнать от себя как можно дольше.

В те времена Лондон являл собой громадную, кипучую помойную яму человечества, хотя и на этой помойке взрастали — более того, расцветали пышным цветом, — лилии. Внезапно нахлынув, казалось бы, совершенно ниоткуда, столицу накрыла волна фривольности. Пребывавшая в трауре королева удалилась от светской жизни. Оказавшись вне ее опеки, сам наследник пустился в развлечения, а за ним последовали и все мы. Придворные смешались с куртизанами, денди фланировали в кругу demi-monde,[4]аристократы обедали с эстетами, мужланы-торгаши проникли в королевские покои. Домашним журналом сделалась «Желтая книга»;[5]зеленая гвоздика стала нашей эмблемой; наш стиль именовался теперь термином nouveau,[6]а манерой общения явилось остроумное изречение, чем парадоксальнее, тем лучше, желательно вворачиваемое в беседу со стандартной устало-меланхолической гримасой. Мы ставили искусственное выше натурального, художество выше практицизма и, вопреки шуму вокруг Оскара Уайльда, претендовали на экстравагантную порочность, к которой по натуре лишь немногие из нас имели склонность. Славное это было время: молодость, Лондон. Но мне пришлось, черт побери, распроститься со всем этим, и все из-за случайно брошенной фразы, которая дошла до ушей человека по имени Пинкер.