Читать книгу "Искушение фараона - Паулина Гейдж"

Привет вам, боги Храма души,

Вы, что взвешиваете на своих весах небо и землю,

Вы, приносящие дары погребения.

Изнутри приятно веяло нежданной прохладой. Хаэмуас осторожно ступил за порог гробницы, сейчас, как и всегда, ясно осознавая, что ни одна человеческая нога не ступала на этот серый песок с тех самых пор, как много столетий назад плакальщики, и сами давно уже мертвые, поднялись по этим самым ступеням, оставив усопшего в его гробнице, с облегчением возвращаясь к животворному палящему солнцу и знойной пустыне. «А значит, – размышлял Хаэмуас, осторожно пробираясь по узкому проходу, – гробницу опечатали около пятнадцати хентис назад. Это тысяча лет. До меня целую тысячу лет ни одно живое существо не вдыхало воздух в этих стенах».

– Иб! – позвал он. – Принеси факелы! Ты что, заснул? Его управляющий пробормотал какие-то извинения. Сверху посыпался град мелких камешков, оцарапавших голые, припорошенные пылью лодыжки Хаэмуаса, и вот Иб уже соскользнул вниз и почтительно остановился рядом со своим господином, пока рабы с факелами в руках проходили вперед, не скрывая страха.

– Отец, все нормально? – Высокий тенор Гори эхом отзывался в этих мрачных стенах. – Наверх надо что-нибудь поднимать?

Хаэмуас окинул гробницу быстрым взглядом. Ответ был отрицательным. Охватившее его вдохновение быстро улетучивалось, уступая место привычному чувству разочарования. Он, оказывается, вовсе не первый, чья нога ступила на священную землю этой усыпальницы, ставшей последним прибежищем правителя древних времен. Миновав узкий проход и выпрямившись во весь рост, в мерцающем свете факелов он воочию увидел явные и отвратительные следы грабежа. Повсюду разбросаны опустошенные ящики, в которых раньше хранилось земное богатство усопшего. Сосуды, содержащие бесценные вина и масла, исчезли бесследно, от них остались лишь обломки хрупкого воска, каким заливали горлышко, да одна затычка. У самых ног Хаэмуас заметил груду сваленной мебели – были здесь табурет простой работы, резной деревянный стул, ножками которого служили пойманные в тенета утки, их поникшие головки с невидящими глазами, безжизненные шеи поддерживали изогнутое сиденье со спинкой, на которой, преклонив колена и улыбаясь, стоял Ху, язык Птаха. Были здесь и два низких обеденных стола, с которых кто-то грубо содрал украшавшую их прежде изысканную инкрустацию, и большая кровать, развалившаяся надвое при ударе о гипсовую стену. И лишь в углублениях вдоль стен стояли нетронутые фигурки ушебти, неподвижные и зловещие. Из крашенного в черный цвет дерева, в рост человека, они по-прежнему ждали волшебного часа, когда великие силы вдохнут в них жизнь, чтобы они служили своему господину в потустороннем мире. Все предметы, открывшиеся здесь его взгляду, были просты по своей форме, отличались строгой чистотой линий и давали изысканное наслаждение глазу. Хаэмуас со вздохом припомнил собственный дом, наполненный вульгарными блестящими украшениями и безделушками, которые он ненавидел всей душой, а его жена, наоборот, обожала – ведь они воплощали последние веяния моды. – Пенбу, – обратился он к писцу, робко замершему у локтя своего господина, держа наготове дощечку и баночку с перьями, – можешь приступать. Скопируй все, что видишь на стенах, но будь точен и аккуратен – не добавляй никаких иероглифов от себя. Так, а где раб с зеркалами? – «Все равно что пасти упрямую скотину, – думал он, направляясь к массивному гранитному саркофагу со сдвинутой на сторону крышкой. – Рабы всегда боятся гробниц, и даже мои слуги, хотя и не решаются возражать в открытую, навешивают на себя бесчисленное множество амулетов, не прекращая бормочут молитвы с той самой минуты, когда взламывается входная печать, и до последнего момента, когда мы уходим, оставив после себя еду в качестве примирительной жертвы. Что же, сегодня им не о чем беспокоиться, – размышлял он, склоняясь над гробом, чтобы в свете факела, который держал один из рабов, прочесть надпись на крышке. – Из таких дней каждый третий – удачный, во всяком случае, для них. Для меня же счастливый день придет тогда, когда я наконец найду нетронутую гробницу, до отказа набитую древними свитками». Улыбнувшись собственным мыслям, он поднялся.

– Иб, веди сюда плотников. Пусть починят мебель и расставят все по местам. Принесите также сосуды с маслами и благовониями. Здесь нет ничего интересного, так что на закате отправляемся домой.

Управляющий замер в поклоне и подождал, чтобы его господин первым прошел по узкому, тесному переходу назад, к небольшой лестнице, ведущей на поверхность. Хаэмуас вышел, щурясь на ярком свете; он ждал, пока глаза привыкнут к слепящей белизне полуденного солнца. У его ног высилась груда камней – это копатели разгребали грунт, стараясь добраться до входа в гробницу. Небо над головой поражало своей синевой, так резко контрастировавшей с ярким желтым цветом бескрайней первозданной пустыни, простиравшейся слева от того места, где он стоял. Если смотреть туда, казалось, будто песок начинал мерцать.

Направо расстилалась Саккара. Устремленные в никуда колонны, крошащиеся стены, рассыпающаяся каменная кладка города мертвых, разрушенного давно, в неведомых глубинах прошлого, – ныне все это обладало какой-то торжественной красотой, а искусно обточенные светлые камни, выгоревшие под солнцем, их острые края, длинные грани казались Хаэмуасу некими странными порождениями пустыни, чуждыми и нездешними, безжалостными, как и сам песок. Над этим пустынным одиночеством царила приземистая пирамида фараона Унаса с выщербленными стенами. Несколько лет назад Хаэмуас уже побывал там. Ему хотелось бы восстановить эту пирамиду, выровнять ее попорченные стены, вернуть им былую прямоту и непрерывность линий, одеть известняком их симметричное целое, вот только на исполнение такого замысла потребуется слишком много времени, огромное число рабов и завербованных крестьян, а также без счета золота на покупку хлеба, пива и овощей для работников. И все же, пусть и изъеденная временем, пирамида являла собой величественное зрелище. Хаэмуас тщательнейшим образом исследовал этот памятник великого фараона, но так и не обнаружил на стенах ни одного имени, поэтому он решил, воспользовавшись для этой цели умением своего собственного мастера, подарить Унасу новое могущество и новую жизнь.

Он, конечно же, не преминул добавить и вот что: «Его величество повелел объявить во всеуслышание, что по решению верховного главы всех мастеров и художников, жреца-сетема[1]Хаэмуаса, имя Унаса, правителя Верхнего и Нижнего Египта, было выбито на стене этой пирамиды, потому как Хаэмуас, жрец-сетем, очень любит восстанавливать памятники правителей Верхнего и Нижнего Египта, а на этой пирамиде никакого имени не оказалось». Хаэмуас уже стал покрываться потом от жары, и к нему поспешил носильщик с балдахином. Царевич размышлял о том, что его величество не имел ничего против необычного пристрастия своего четвертого сына, при условии только, что все положенные почести воздаются ему самому, дозволения и заслуги приходятся на его долю, Рамзеса Второго, Исполнителя Закона Маат и Ра, Воплощения Силы Сета, Того, Кто Повелел Всему Быть. Хаэмуас ощутил приятную прохладу, когда его закрыла тень от балдахина, и вместе с прислужником они отправились туда, где стояли красные шатры и были расстелены ковры. Стражники поднялись при виде своего господина и его кресло вскоре установили в тень. Пиво и свежий салат уже ждали его. Он тяжело опустился в тени украшенного кистями навеса и принялся жадно пить темное, утоляющее жажду пиво. Он увидел, как его сын Гори спускается в тот же темный проход, из которого он сам только что выбрался. Но вот Гори появился вновь и стал придирчивым взглядом осматривать выстроившихся в шеренгу потемневших от загара слуг, которые уже держали наготове инструменты и глиняные кувшины.