Читать книгу "На исходе последнего часа - Фридрих Незнанский"

Здесь его все равно называли – «русский». Рейн поначалу злился, доказывая, что не имеет к России никакого отношения, что сам он из Таллина, чистокровный эстонец, но шведы, выслушав слишком горячую, на их взгляд, речь молодого врача, вежливо улыбались и продолжали звать Рейна русским.

А Рейн уехал из страны довольно давно, но и тогда уже не было СССР, Эстония стала наконец свободной, поэтому и обидно было.

Впрочем, в остальном обижаться было не на что. Работу он получил довольно быстро, пришлось, правда, только пройти курсы переподготовки и очень сложный экзамен, а потом все пошло как по маслу. Недавно открывшаяся католическая клиника как раз набирала врачей со знанием языков Балтии – слишком много эмигрантов из Эстонии, Латвии и Литвы переселилось в Швецию.

Языка эти люди, к сожалению, почти не знали и объяснить симптомы своей болезни не могли. Шведы нашли самый разумный вариант. Наняли в медперсонал таких же эмигрантов.

Кстати, сегодня Рейна Мяяхе тоже довольно остро интересовали именно проблемы эмиграции.

Дело в том, что он ехал встречать в морской порт свою мать. Она наконец решилась приехать к сыну в Стокгольм. Правда, это случилось не раньше, чем умер отец Рейна, старый Вит Мяяхе. Он бы мать никогда не отпустил да и сам бы не уехал из Эстонии ни на день.

Конечно, по уму, надо было бы Рейну поехать в Таллин за матерью, но, во-первых, он был занят на работе – отпуск ему не давали, – а во-вторых, как раз и решал эмиграционные дела. Мать еще не дала своего согласия остаться с сыном, но Рейн резонно думал, что, если он таки добьется этого, все будет уже готово, останутся только небольшие формальности. А в том, что он сумеет уговорить мать, Рейн не сомневался. Тем более что предварительную агитационную работу уже провела Инга, которую мать Рейна просто обожала.

Да и кто бы мог не обожать Ингу? Уж Рейн-то просто души в ней не чаял. В этом и была основная причина, почему он не поехал за матерью сам. Он знал – у Инги все получится куда лучше. В клинике Ингу посылали к самым строптивым больным, она утешала родственников, успокаивала детишек.

Рейн вздохнул, вспомнив свою жену. Уже сколько лет прошло, а он все не мог остановить собственное сердце, когда просто вспоминал ее имя.

За последние годы они не расставались так надолго. Целая неделя! И вот она кончается, а Рейн едет в пассажирский порт. И там он встретит двух самых дорогих людей – мать и жену!

Если бы Рейн был действительно русским, он вдавил бы педаль газа своей серебристой «вольво» и птицей пролетел бы оставшееся до порта расстояние.

Но Рейн был законопослушным гражданином Шведского королевства, поэтому он спокойно вел машину в среднем ряду, даже особенно не злясь на огромный черный «бьюик», тормозивший перед каждым потенциальным пешеходом.

Рейн эту привычку – пропускать пешеходов всегда и везде, как бы ни торопился, – приобрел не сразу. То есть приобрел-то как раз быстро, но только вследствие весьма пренеприятного события. В Эстонии он машину не водил, но часто ездил на такси. А здесь, влетев со всего хода в зад большому «мерседесу», остановившемуся, как показалось Рейну, ни с того ни с сего, был оштрафован нещадно. «Мерседес» как раз пропускал пешеходов.

«Все– таки я русский, -с улыбкой думал теперь Рейн. – И в плохом, и в хорошем смысле. Пожалуй, шведы так не любят. Да и эстонцы тоже…»

«Бьюик» в очередной раз остановился, хотя никакого пешехода не было. Рейн завертел головой, ища причину остановки, и тут услышал пронзительный вой сирены. Почему-то этот вой неприятно резанул по ушам. Вообще полицейская сирена – сомнительный источник оптимизма. Но как-то быстро успокаиваешься – не по мою душу. В этот раз Рейну отчего-то стало неприятно. И тревожно.

Тревога усилилась, когда мимо уступавших дорогу машин промчались не полицейские машины, а кареты «скорой помощи». Они шли к порту.

Рейн заметил, что и в соседних машинах люди стали вытягивать головы, видно, встречать паром «Рената» ехали многие в этот час.

С этого момента черный «бьюик» ехал побыстрее. Рейн даже заметил, что он не затормозил перед женщиной с коляской, стоящей на обочине.

Рейн стал и сам искать пробелы в соседних рядах, чтобы обогнать медленные машины. Еще несколько автомобилей заторопились вслед за Рейном. Куда только девалась шведская законопослушность.

Рейн и сам не понимал, что происходит, почему все, и он в том числе, так заторопились? Плохой мысли он даже не допускал.

Наверное, наше сознание так устроено, что угадывает плохое наперед, сразу, но, жалея своего обладателя, дает какое-то время подготовиться к страшному известию.

…Люди в здании порта не ходили, даже не бегали, они носились. От окошка информации к мелькнувшей форменной фуражке полицейского или работника порта.

Рейн без раздумий включился в эту угорелую беготню, на ходу узнавая какие-то обрывочные, неясные, смутные, но от этого еще более страшные известия.

Что– то случилось с «Ренатой»…

Уже три часа от нее нет известий…

Отправлены вертолеты…

Отплыли спасатели…

Паром пропал…

Попадались известия и более спокойные. Их было даже, пожалуй, больше. «Рената» сбилась с курса…

Был небольшой шторм, туман, что-то случилось с навигационными приборами, теперь все в норме…

Уже отправлены буксиры встречать ее у входа в акваторию порта…

Но этих ободряющих сообщений становилось все меньше. А тревожных – все больше.

На ступеньках, ведущих в администрацию, вдруг появился кто-то, привлекший всеобщее внимание. Толпа встречающих бросилась туда.

Откуда– то появилось невероятное количество корреспондентов. Они тыкали в важное лицо микрофонами и объективами камер, они наперебой кричали что-то, а важный человек поспешно утирал лицо платком и только жалко улыбался.

– Что случилось? Скажите наконец!!! – закричал позади Рейна кто-то сильным голосом.

И вдруг шум смолк.

Важное лицо опустило голову и произнесло:

– По нашим последним сведениям, паром «Рената» в предполагаемом квадрате не найден.

– Что это значит?! – опять загремел тот же голос. – Они сбились с курса?

– Возможно…

– Они… затонули?! – захлебнулся в собственной догадке сильный голос.

Важный человек не ответил, он только опустил голову.

Толпа вдруг стала напирать. Крик поднялся страшный. Важный человек бросился вверх по лестнице, нагоняемый журналистами.

А толпа качнулась в другую сторону, к огромному телеэкрану, где возникло вдруг лицо того самого важного человека и повторилась только что происшедшая сцена. А потом это изображение сменилось лицом диктора, который печально произнес: