Читать книгу "Египтолог - Артур Филлипс"

Переписка Ральфа Трилипуша и Маргарет Финнеран (1922 г.)

Письма Гарольда Феррелла к Лоренсу Мэйси III (1954–1955 гг.)

Дневники Ральфа Трилипуша (1922 г.)

Переписка Ральфа Трилипуша и Честера Кроуфорда Финнерана (1922 г.)

Письмо Беверли Квинта к Ральфу Трилипушу (1922 г.)

Письма Хьюго Марлоу к Беверли Квинту (1918 г.)

31 декабря. Закат. У гробницы Атум-хаду. На «Виктроле-50» играет: «Сижу на качелях за старым сараем, не хочешь подсесть ко мне, дорогая?»

Дражайшая Маргарет, вечная моя царица, чья красота изумляет солнце!

Завтра мы с твоим отцом возвращаемся домой, к тебе: на роскошном корабле плывем на север, в Каир, там ночуем в гостинице «Сфинкс», потом по железной дороге до Александрии, откуда направимся в триумфальный круиз на итальянском пароходе «Кристофоро Коломбо», порты захода — Мальта, Лондон, Нью-Йорк. Из Нью-Йорка мы первым же поездом отправляемся к тебе в Бостон. Обнять жениха и отца ты сможешь 20 января.

Когда я вернусь, делом первостепенной важности станет, разумеется, наше бракосочетание. После, запасшись всем необходимым, я возглавлю вторую экспедицию сюда, в Дейр-эль-Бахри, дабы провести фотографическое исследование настенных росписей и извлечь из гробницы артефакты и сокровища. Сегодня вечером мне нужно лишь запечатать вход в гробницу, дабы ничто не повредило моей находке. А потом — отослать тебе эту посылку. Гонец уже прибыл и ждет.

Ныне, дорогая, путь наш свободен. Мне сопутствовал успех, твой отец вновь благословил нас — все в точности так, как я обещал! Ты вздохнешь с облегчением, узнав, что мы с твоим отцом вновь на дружеской ноге. (Благодарю за «предупредительную» каблограмму, однако в моем обществе твой отец неминуемо сменил обуявший его в Бостоне гнев на милость.) Нет, он поздравляет меня с моей находкой («Нашей находкой, Трилипуш!» — поправляет он меня), сонно передает тебе привет и покорно молит выбросить из головы все глупости, что он про меня рассказывал. Окруженный завистью и заговорщиками, он пребывал в ужасном напряжении, оттого и поверил, пусть на мгновение, лживым наветам. Я простил его, и теперь он просто счастлив. Мы возвращаемся к тебе, а ты вернешься ко мне.

Разумеется, если ты читаешь это письмо, значит, по причинам, о которых я могу лишь догадываться, мне не удалось без помех вернуться в Бостон, в твои объятия. Я не пришел грядою облаков бессмертной славы, не обвил твою белую шейку цепочкой белейшего золота из гробницы Атум-хаду. И я не отвел тебя тихо в сторону, к двухэтажному арочному окну в гостиной твоего отца, не вытер слезы радости, пролитые тобой оттого, что я вернулся невредимым, и между прочим не попросил тебя отдать мне сразу же по доставке послание (это послание) с изящным штемпелем почтовой службы далекого Египта, адресованное мне, с указанием оставить его тебе на хранение и вскрыть лишь в случае моего затяжного и необъяснимого отсутствия.

Но нет, все будет так, как я предсказал, и ты это письмо не увидишь. Я обгоню его и нежно заберу до того, как ты успеешь вскрыть пакет, и слова мои останутся непрочтенным, излишним, неведомым никому, кроме меня, предостережением.

Но… Но, Маргарет. Но. Для тебя, как и для остальных, не секрет, сколь злокозненны люди, желающие нашего фиаско; никогда не знаешь, ждет ли тебя катастрофа со смертельным исходом или что похуже. Потому я беру на себя смелость послать тебе мои дневники. Боже, пусть они доберутся в целости и сохранности.

Маргарет, если вражеские цепкие щупальца не пробрались еще в почтовое ведомство Египта, у тебя в руках сейчас три пакета; в них бумаги, сложенные в хронологическом порядке. Начало — 10 октября, я прибываю в Каир, в гостиницу «Сфинкс», голова моя еще кружится после обручальной вечеринки. Записи, предназначавшиеся к публикации, перемешаны с теми, что к ней не предназначены, и отрывками из завершенного научного труда. По большей части дневник есть письмо к тебе: письмо, которое я так и не удосужился отправить. Я намерен разобраться со всем этим в Бостоне. Исчерпав запас гостиничных бланков, я положился на великодушие коллег из Департамента древностей правительства Египта: второй пакет составляют разноформатные листки с реквизитами его генерального директора. Наконец, я почти полностью исписал очень красивую леттсовскую «Эскизную тетрадь для Индии и колоний № 46», с каковой предпочитают иметь дело британские исследователи, кои с риском для жизни, невзирая на зной и пыль, двигают науку вперед. Не пугайся — страницы в конце я выдрал, чтобы написать это письмо. Вместе три пакета образуют черновик моего шедеврального труда «Ральф М. Трилипуш и открытие гробницы Атум-хаду».

Я прилагаю к ним твои письма, в коих сплелись доброта и жестокость. Семь писем, две каблограммы, а также каблограмма, которую я послал тебе — и которую позавчера швырнули мне в лицо. И каблограммы твоего отца ко мне.

Только что заменил патефонную иглу; эта предпоследняя. Очаровательная песня.

Доставить послание на почту доверяю мальчику-гонцу.

Со временем, Маргарет, все подвергается эрозии. Пески мельчают, булыжники темнеют, крошатся папирусы, тускнеют краски. Иные из этих процессов, конечно, губительны. Однако случается эрозия очистительная, вытравляющая ложные аналогии, нетипичные ошибки, сбивающие с толку малосущественные подробности. Если по ходу своих заметок я где-то что-то исказил, не так понял или описал нечто виденное или якобы виденное… Когда пишешь, думаешь, мол, ничего страшного, вернусь домой — все отредактирую. Так я и поступлю. Если, разумеется, меня не забьют до смерти, не запихают в чемоданчик нескладного графа, не разрежут потом на кусочки и как бы невзначай не выбросят за борт на съедение голодным акулам — вот тогда станет очень жаль, что я не принялся за редактуру, когда имел такую возможность. Мне понадобится храбрец и гений редакторского дела, которому под силу смахнуть пыль досужих рассуждений и обнажить непреклонную, хладную, обсидиановую и алебастровую истину. Эту очистительную эрозию проведешь ты.