Читать книгу "Кинжал с красной лилией - Жюльетта Бенцони"

Лоренца стояла на носу галеры, закутавшись в широкий черный плащ и крепко придерживая его на груди рукой. Все ближе был неведомый Марсель, но она смотрела на него без радости, хотя и с облегчением. Странствие, начавшееся в Ливорно, показалось ей бесконечным. Опасаясь встречи с пиратами, которые по-прежнему наводняли Средиземное море, несмотря на разгром при Лепанто в 1571 году, три флорентийские галеры медленно плыли вдоль берега, где можно было бы быстро и надежно найти укрытие. Они останавливались и в Портофино, и в Генуе, и в Алассио, и в Сан-Ремо, и в Антибе, и в Тулоне. Это каботажное плавание имело свои преимущества — экипаж и пассажиры питались свежими продуктами, а гребцы-каторжники могли передохнуть.

Гребцам, надо сказать, выпало тяжкое испытание, — попутный ветер ни разу не сопутствовал им, что было необычно для сентября. Парусов не ставили, и сто двадцать гребцов — рабы, каторжники и пленные турки, скованные по трое, — гребли без устали длинными красными веслами, изъеденными солью. Утром их спины блестели на солнце от пота, а вечером они покрывались вспухшими красными рубцами от бича надсмотрщика. Хотя несчастных время от времени окатывали морской водой, зловоние, исходившее от них, выносить было трудно, не помогали даже шарики с благовониями, которые носили с собой пассажиры. А как ужасно обращались с каторжниками-флорентийцами и пленниками мальтийских рыцарей! На галерах если кого и ценили, то здоровяков: они могли пригодиться в бою с пиратами. Зато жизнь изнуренных голодом и побоями рабов ни во что не ставили! Смотреть на них Лоренце было невыносимо, и она выходила на палубу только тогда, когда галера приближалась к очередному порту.

В этот вечер она впервые оказалась одна на балкончике носовой башни. Посол герцога Фердинандо Медичи во Франции, мессир Филиппо Джованетти, заботам которого герцог поручил Лоренцу, обычно всегда сопровождал ее и внимательнейшим образом следил, чтобы она была закутана в плащ и не снимала с головы капюшона.

— Достаточно взора ваших больших черных глаз, чтобы добавить страданий этому жалкому сброду, — твердил он Лоренце. — Увидев червонное золото ваших волос, они лишатся последнего разума!

За столь неожиданное проявление христианского милосердия Лоренца благодарила посла беглой дежурной улыбкой. Если бы мессир Филиппо осмелился, он надел бы на нее еще и очки, но он не посмел этого сделать. Сегодня посол не вышел, его приковала к постели жесточайшая мигрень, и его личный врач, Валериано Кампо, облегчал ему страдания, прикладывая к глазам холодные примочки. Последователь Галена[1]был счастлив находиться у постели мессира Филиппо, это избавляло его от необходимости сидеть у изголовья ненавистной донны Гонории, тетушки и компаньонки юной Лоренцы. Гонория, едва ступив на галеру, заболела морской болезнью, а эту болезнь, к сожалению, не вылечишь никакими примочками. Толстуха, и в здоровом состоянии всегда сердитая и ворчливая, облегчала себе приступы тошноты пронзительными криками, руганью и проклятьями. Успокаивалась она только на остановках, и врач в надежде на несколько минут благодетельного отдыха отваживался давать своей пациентке несколько капель вина с порошком белладонны. От этого снадобья она ненадолго успокаивалась, но потом чувствовала себя еще хуже, проливала слезы потоками и клялась, что, как только ступит на твердую землю, отправит своего мучителя на костер.

И вот наконец земля! Галеры следовали друг за другом, огибая позолоченные солнцем острова, на одном из которых одиноко тянулась вверх башня небольшой крепости. Лоренца, глядя по сторонам, вздохнула, признав, что страна, где ей, может быть, придется жить до скончания дней, могла оказаться куда менее живописной.

Марсель, вознесшийся короной над синевой моря, напоминал узкими разноцветными домиками на фоне горы, часовенкой на вершине, портом, обнявшим устье реки Ласидон, и мощными стенами укреплений миниатюры, которыми монахи украшают свои драгоценные рукописи. Зато окружающая природа ничем не отличалась от той, к которой привыкла юная путешественница.

И это показалось ей хорошим предзнаменованием, хотя посол успел предупредить ее, что путь от залитого жарким солнцем Прованса до столицы Генриха IV Парижа будет долгим. В Париже разрешится ее участь, она будет носить другое имя, о котором предпочитала не вспоминать, потому что это означало, что отныне она всего лишь пешка в политической игре, которую ведет великий герцог Фердинандо Тосканский, ее дядя.

Но пока еще она звалась Лоренцой Даванцатти. Ее мать, Мадалена, умершая, когда Лоренце едва исполнилось четыре года, принадлежала к дому Медичи, будучи незаконной, но признанной дочерью Козимо де Медичи, первым получившим корону великих герцогов Тосканы. Ее отец, Бернардо Даванцатти, умерший от горя, лишившись любимой красавицы-жены, был дворянином старинного рода и оставил большое состояние, которым банкиры Медичи управляли с завидной честностью, что в те времена случалось нечасто.

У сироты, кроме трех дядей со стороны матери, двух законных сыновей Козимо, Франческо и Фердинандо, сменивших один другого на троне тосканских герцогов, и одного незаконного сына, Джованни Медичи, была еще родственница со стороны отца, его родная сестра по имени Гонория Даванцатти. Некрасивая, со скверным характером, Гонория так и осталась старой девой, несмотря на кругленькую ренту, оставленную ей братом в завещании. В том же завещании она получила право жить в их родовом дворце и на вилле во Фьезоле вместе со своим будущим супругом и всеми потомками. Сколько, казалось бы, соблазнов! Но не нашлось ни одного претендента, который пленился бы ее богатством и знатностью.

Фердинандо и его супруга Кристина Лотарингская, воспитанная при французском дворе своей бабушкой Екатериной де Медичи, поступили очень разумно, доверив воспитание сироты монастырю Мурати, где достаточно долго пробыла и сама Екатерина. Вопреки мрачному названию монастыря девочке там было хорошо: чудесный просторный сад на берегу Арно, благодушные монахини, в большинстве своем образованные и знатные женщины, если и грешившие чем-то в своей монашеской жизни, то разве что мелкими придирками. Лоренца многому у них научилась. Но особое расположение она снискала у матери-настоятельницы, которой напоминала ее маленькую дочку, после смерти которой она и приняла постриг. Мать Мария-Анунциата носила фамилию Строцци, одну из самых знатных во Флоренции. Когда Лоренце исполнилось шестнадцать, мать-настоятельница подумала, что ее мужем может стать Витторио Строцци, один из трех ее племянников. Она была уверена, что молодые люди понравятся друг другу и станут самой красивой парой Флоренции. Подумала она и о том, что Лоренца и Витторио были равны друг другу по богатству, и в случае их брака можно было быть спокойным, что наследство Лоренцы останется в стенах города красной лилии[2].