Читать книгу "Карфаген должен быть разрушен - Ричард Майлз"

Теперь же Масинисса рассчитал, что римляне не будут возражать, если он завладеет значительной частью сельскохозяйственных и коммерческих рынков Северной Африки. Каждый раз, когда возникали конфликты, Карфаген и Нумидия направляли в Рим послов для отстаивания своих интересов. Для карфагенян эти миссии обычно были безуспешными, поскольку римский сенат предпочитал поддержать претензии своего лояльного союзника, а не государства, к которому испытывал недоверие. Нумидийцы, естественно, старались при любой возможности подогревать подозрения Рима по отношению к Карфагену. В 170 году Гулусса, один из сыновей Масиниссы, находившийся в Риме в составе нумидийского посольства, согласно Ливию, предупредил сенат, чтобы римляне остерегались предательства карфагенян. Они-де замыслили подготовить большой флот «якобы для римлян и против македонцев, но когда флот будет готов и оснащен, карфагеняне сами решат, кого считать врагом, а кого — союзником».

Это предостережение согласовывалось не только с озабоченностью Рима своей безопасностью, но и с уже сформировавшимся негативным восприятием карфагенян как бесчестных прохвостов, укоренившимся в сознании римлян после Второй Пунической войны (и подкрепленным, очевидно, необычайно возросшей коммерческой активностью Карфагена). Интересную иллюстрацию такого стереотипного мнения мы находим в греческой пьесе, осовремененной для римской сцены умбрийским драматургом Плавтом в 194 году. «Пуниец» был типичным дешевым спектаклем, исполненным в жанре так называемой римской новой комедии. Действие происходит в греческом городе Калидоне, но основные действующие лица (четверо) не греки, а карфагеняне. Хотя пьеса и является адаптацией более раннего греческого произведения «Карфагенянин», сомнительно, чтобы Плавт перерабатывал его без учета последних политических событий. Мало того, он вставил в свою пьесу некоторые актуальные диалоги из первоисточника.

Язвительная тональность пьесы отражена уже оскорбительным и уничижительным заголовком — The Little Carthaginian («Маленький карфагенянин»).[351] Все ее содержание сосредоточено в основном на мытарствах Ганнона, карфагенского купца, приехавшего в Грецию на поиски дочерей, украденных и проданных в сексуальное рабство. С первого момента появления на сцене он подвергается ксенофобскому высмеиванию. Уже в прологе мы узнаем о его распущенности, лживости и склонности к махинациям — все эти качества, по мнению Плавта, присущи типичному карфагенянину. Автор сообщает:

Прибывши в город, тотчас он распутниц всех Отыщет, где бы какая ни жила из них, Даст денег и, наняв, начнет расспрашивать, Откуда кто, из пленных ли, похищена ль, Какого роду, кто ее родители: Хитро он, ловко ищет дочерей своих. Все знает языки, но притворяется Незнающим: пуниец уж доподлинно!,

Помимо явных пороков, в пьесе содержатся и намеки на потенциальные нравственные червоточины: инцест, извращенность, святотатство. Ганнон порицается и за диковинные одеяния: для римлянина отсутствие плаща, туника без пояса служат признаком женоподобия, как и серьги в ушах его спутников.

Главный курьез пьесы заключается в том, что Ганнон в разговорах с Агорастоклом и его продувным рабом Мильфионом притворяется, будто владеет только пунийским языком. Раб, в свою очередь, создает видимость, будто в совершенстве знает пунийский язык, берет на себя роль переводчика и произносит откровенную несуразицу, потешая аудиторию. Спектакль не дает ясного представления о том, говорит или нет на пунийском языке Ганнон; основная идея сюжета — показать странность и непонятность этого языка. Мало того, Ганнон, в действительности богатый и знатный человек, изображен коробейником, продающим нелепый набор товаров — ремни, африканских мышей, орехи, лопаты, меха, — что, по замыслу автора, должно подтверждать торгашество карфагенян. Мильфион даже советует Агорастоклу остерегаться карфагенянина.

Хотя честность намерений Ганнона в дальнейшем и становится для всех очевидной, участники фарса продолжают измываться над ним и высмеивать. В одной из самых оскорбительных сцен воин Антаменид принимает его за клиента собственных дочерей, когда карфагенянин обнимает их, и осыпает его ругательствами:

Что за парочки такие? Что за обнимания? Как слуга трактирный, это кто там в длинной тунике? Верить ли глазам? Подружка ль? Антерастилида ли? Да, она! Давно заметил: здесь не ставят в грош меня. И не стыдно ль обниматься посредине улицы Девушке с носильщиком! Да я его сейчас отдам Палачу на растерзанье! Эти длиннополые — Что и говорить! — до женщин их порода падкая. Однако подойти, пожалуй, следует К любовнице вот этой африканской. Эй Ты, баба! Говорю тебе! Не стыдно ли?

Вместо того чтобы успокоить воина подтверждением отцовства, Ганнон еще больше заводит его, заявляя, будто он на самом деле ищет партнершу. Солдат взрывается очередной расистской тирадой:

Ах ты, затычка! Прочь пошел! Проваливай! Тебе ль, полумужчине, быть любовником И трогать то, что любит человек-самец? Ободранная рыба! Зебра! Длинный хвост! Ведро помоев! Шкура! Чесноком протух И луком, точно римские гребцы, насквозь!

Джордж Франко заметил по поводу этого эпизода: «Плавт хотел рассмешить аудиторию, и эти ремарки были написаны, по-видимому, в угоду расистскому элементу в римском обществе. Ветеранам войны с Ганнибалом, должно быть, нравилось глумление над карфагенянами. Грубые высказывания воина свидетельствуют о том, что радость, которую карфагенянин испытывал, найдя дочерей, не помешала римлянам по-прежнему над ним насмехаться».

Однако в пьесе обнаруживается еще один мотив, трудноразличимый, но крайне важный. Хотя главный герой и предстает извращенцем и обманщиком, Плавт наделяет eropietas, благочестием, выражающимся в чувстве долга перед богами и семьей. Благочестие всегда считалось исключительно римской добродетелью. Плавт совершает неординарный поступок, приписывая его карфагенянину, даже в комическом контексте. Благочестие Ганнона дополняется еще одним качеством (на первый взгляд довольно странным) — превосходным знанием римских законов, благодаря чему он смог вызволить дочерей из плена сводника. И в том и в другом случаях Плавт стремился довести до аудитории фундаментальную идею: успеха можно добиться только благочестием и соблюдением римских законов, а не пунийским ловкачеством и плутовством. Спектакль «Пуниец» пропагандировал не только предубеждения против карфагенян, но и верховенство римских добродетелей и институтов. Хотя в основу пьесы и был положен греческий первоисточник, ее идеи были подлинно римские и вполне современные.

Проблема Карфагена

Хотя карфагеняне наверняка ничего не знали о пьесе Плавта, их должно было обеспокоить то, что в римском сенате активизировались милитаристы. Внешняя политика Рима становилась более агрессивной, как всегда со ссылками на оправданность «справедливых войн». В предыдущем десятилетии римский сенат, побуждаемый недоверием к Персею, царю Македонии, объявил ему войну. Началась Третья Македонская война (171–168) стандартно. Несколько малых государств, опекаемых Римом, пожаловались на царя, а обмен дипломатическими миссиями между Римом и Македонией лишь обострил двусторонние отношения. Наконец Эвмен, царь Пергама, самый могущественный региональный соперник Персея, убедил римлян в том, что их опасения по поводу потенциальной агрессии македонцев оправданны. Предлоги для войны были преимущественно надуманные, среди них — предполагаемое убийство ключевых союзников Рима. На просьбы Персея о диалоге и разъяснениях римляне отвечали уклончиво или отказами, занимаясь в то же время мобилизацией войск. На перемирие, предложенное римским полководцем Филиппом, юный македонский царь охотно согласился, наивно поверив в его чистосердечность. Филипп же просто-напросто выигрывал время для переброски основных контингентов на Балканы. Одни сенаторы были недовольны криводушием, вроде бы несвойственным римлянам, другие, сговорившись, преднамеренно удерживали македонских послов в Риме, оттягивая их отъезд домой. Один историк назвал этот эпизод «самым постыдным примером дипломатического двуличия Рима».