Читать книгу "Прыжок в длину - Ольга Славникова"

«Подъем, лежебока! – бодро скомандовала Кира, появляясь в дверях. – Валерка прорезался. Умоляет прибыть на съемки. Говорит, сегодня твой звездный час. Надо прыгать, а то уйдет натура. Где, кстати, твой телефон? Знай, что Валерка его тебе оборвал».

Телефон был в спортивной сумке, сумка осталась в машине. Ведерникова это нисколько не обеспокоило. Больше не было иррационального страха, что оставшийся без присмотра предмет канет в незримую щель туманного пространства. У Киры небрежно сколотые волосы были смяты на сторону, в глазищах прыгали черти. На ней был надет короткий халатик в мелкий букетик, на живой очаровательной ступне и на одутловатой, воскового цвета, калошине протеза алели потрепанные тапочки с помпонами. Ведерникову сделалось до того легко, что он чуть не выскочил из постели как был, не надев искусственные ноги. «Не так резво, – прокомментировала Кира, вытаскивая один протез из-под стула, другой обнаруживая в объятьях свалившегося со шкафа ветхого медведя. – А то еще убьешься, Валерка будет ныть и занудствовать, сметами трясти». Ведерников, улучив момент, поймал смеющуюся Киру за руку, забавно вильнули, соприкоснувшись, два холодных носа, а потом сделалось жарко, сладко, бездонно, и в эту глубину постепенно проник приторный горелый запашок. «Ой!» – воскликнула Кира, вырываясь, с комом кудрей на голове. Они, как могли, поспешили на кухню, где все застилал жирный синеватый чад, а на черной сковородке, извергавшей дым и треск, кобенился дырявый, словно сапожным кремом смазанный блин. «А я тебя предупреждала», – заявила Кира, помирая со смеху.

Собирались торопливо, то и дело натыкаясь друг на друга, что, конечно, замедляло дело. Кухонное окно, крякнувшее рамой, распахнули, наружу выпал и размотался в воздухе яркой спиралью рулон бумажных полотенец. Свежее утреннее солнце превращало редеющий чад в сизое серебро, дробно блеснула между домами, просигналив, точно свистнув в детский свисток, зеленая электричка, ей в ответ задудел, пронизывая дом, бодрый водопровод. «Жарко будет сегодня, ты куртку свою не бери», – посоветовала Кира, пакуя бутерброды. «Что, можно здесь оставить?» – на всякий случай уточнил Ведерников. «Конечно, а ты думал? Здесь тебе не чекаут из отеля, – назидательно проговорила Кира. – Я тебя присвоила, если ты еще не понял. Где я свое разбрасываю, там и ты бросай».

День разгорался, блистал, весь дышал счастьем. Вспыхивали разом крутые бока остекленных бизнес-центров, сливались в пестрые полосы сизые, желтые, алые тюльпаны, облака в небе были уже летние, округлые, плотные, сделанные, казалось, в идеальной мастерской идеального реквизита и ни разу с момента запуска не поменявшие дородных очертаний. Перспективы улиц, разделенных светофорами на автомобильные тесноты и просветы, поднимались и стягивались чуть косо, чуть выше естественного уровня, как это бывает на театральных задниках, – и всегда была видна едва заметная линия, где к лиловой проезжей части приставлялась искусно разрисованная декорация. Кира, впрочем, до этих линий не доезжала, лихо уходила в сырые переулки с односторонним движением и припаркованным намертво автомобильным хламом. «Опаздываем маленько, – пояснила она, выкручивая руль. – Ну ничего, отснимемся, сразу полетим в Грецию. Я тебе там такое покажу!»

* * *

На диагональной асфальтовой дорожке, с которой Ведерников прыгал в прошлом и будущем, толпилось много народу, некоторые, презрев запретительные таблички, расположились на лысоватом, расчесанном граблями газоне, под яблонями, уже вполне цветущими. Кира победно развернулась на памятном, нахохленном как филин светофоре и с налета вскочила передними колесами на прыгнувший поребрик. Сразу к спорткару потянулись, Кира вышла и, опираясь о дверцу, позволила себя сфотографировать костлявому юноше и деловитой даме с тяжелым ртом, похожим на печень. Ведерников вылез с другой стороны, прихватив на этот раз свою полупустую сумку. Во время поездки он даже в нее не заглянул, не побеспокоился ни о телефоне, ни о карбоновых протезах. Он знал, что все имущество на месте, и эта легкость была чем-то совершенно новым, необычайно приятным. Теперь за сохранность вещей отвечал реквизитор, а ходом событий управлял сценарист – прекрасный, пышноволосый, в шелковой текучей блузке сценарист, твердо пообещавший Ведерникову, что все будет хорошо.

Закончив с фотосъемкой, сияющая Кира взяла Ведерникова под руку. Встречавшие зааплодировали, засвистели, снова заклекотали, защелкали фотографы, вперед вылез длинный, в растянутой футболке оператор и наставил на пару глубокое сизое жерло. Прежде Ведерников не мог представить, как бы он стал позировать, но теперь это выходило легко и естественно, и его припудренное солнечным светом лицо само собой растягивалось в улыбке. «Вот давно бы так, – громко произнес Мотылев, выступая на первый план. – Я уж думал, Олег, ты никогда не соберешься, так и прозеваешь лучшую женщину Москвы». «Я сама взяла его себе», – звонко сообщила Кира и крепче притиснула локоть Ведерникова к своим шелковым ребрышкам. «Умница», – холодно сказал Мотылев и, не вынимая рук из глубоких карманов, с журавлиным наклоном поцеловал Киру в лобик.

Тут появился режиссер, толстый, распаренный, в шортах до бородатых коленок, похожих на грубую, сильно мятую юбку. «Коллеги мои, дорогие мои, мы тут кино снимаем или свадьбу играем? – бабьим плачущим голосом воззвал он к окружающим, не желавшим расходиться. – Если тут совет да любовь, тогда я поехал спать, ночью летел, если кому интересно». «Что вы, что вы, Игорь Александрович, – оживленно заговорила Кира, так воздействуя на режиссера взглядом, что его полное лицо расплылось в улыбке. – Мы хорошие, прямо сейчас идем на грим!» «Еще и опоздали», – проворчал режиссер, уже добродушно. «Проспали», – прокомментировал Мотылев, все так же держа руки в карманах и тем как бы снимая с себя всякую ответственность.

Ведерников ни о чем не беспокоился, ведь каждая реплика этого несколько искусственного диалога была написана Кирой. Она же придумала забавные цветочные вазоны в виде бетонных чайных чашек в шершавый горох, где пока ничего не росло, и смешную гармонику совершенно одинаковых портретов фарфорового, с бликом на лысине политика, что крепились на фонарных столбах и уходили вдаль, причем на ближних портретах политик улыбался, но по мере удаления улыбка гасла, и виднелась лишь округлая лаковая болванка. В сущности, это была одна из тех Кириных картинок, что экспонировались на памятной Ведерникову, коммерчески успешной выставке. Другая картинка, изображавшая красные розы, похожие на рты, как бы вытянутые и приоткрытые для сочного поцелуя, стояла за остеклением цветочного киоска и, как могла, прикрывала то, что там на самом деле продавалось: какие-то сухие катышки на хрупких стеблях. Мимо прошлепала, обдав Ведерникова кисло-сладким маринадным запашком, толстая веснушчатая ассистентка режиссера, очень похожая в своей сине-оранжевой оборчатой хламиде на тех попугаистых кукол, что Кира изготавливала для слепых деток и с которыми участвовала в биеннале современного искусства. «Ты у меня талантище», – нежно шепнул Ведерников в теплое ушко, и Кира зарделась от удовольствия.

Она привела Ведерникова к серебряному, каких-то железнодорожно-рефрижераторных размеров телевизионному фургону. Внутри главного героя уже ждали с нетерпением, сопя и притопывая. Костюмерша, весьма усатая дама с прической, крашенной в свеклу, вручила Ведерникову нечто текучее, белое, скользкого шелка, оказавшееся спортивными шортами и рубашкой на перламутровых пуговках. Переодеваться в ангельское облачение пришлось в металлическом закутке размером с вагонный туалет, и Ведерникову, едва не затоптавшему шорты, пока он просовывал грубые протезы в неуловимые нежнейшие штанины, чудилось, будто вагон движется, шатается от скорости, будто под гулким полом быстро, с перестуком мелькают шпалы. Сразу обнаружилось, что шорты на хлипкой резинке сползают до середины задницы, а пуговки рубашки едва протискиваются в грубые, как шрамы, недоразвитые петли. Однако на прекрасное настроение Ведерникова это никак не повлияло. Далее он поступил в распоряжение костлявенькой, как бы не очень крепко свинченной гримерши, болтавшей длинными руками, пока Ведерников осторожно усаживался в кресло. В толстом, налитом тяжелыми жидкостями зеркале Ведерников был бледен, точно мертвый экспонат в спирту, но гримерша скоренько это исправила, нарисовав ему брови углами и немного дамского румянца на скулах. Последними были надеты карбоновые лыжи, и сразу твердь ответила, упругим толчком подтвердила партнерство. Весь крашеный, в нежнейших спадающих шелках, Ведерников спустился по никелированной, горячей от солнца лесенке фургона прямо в объятия Киры, подхватившей его на последней ступеньке.