Читать книгу "На нарах с Дядей Сэмом - Лев Трахтенберг"

Несмотря на десятиминутную презентацию о вреде холода для мочеполовой и репродуктивной системы, невежественные индейцы подняли меня на смех. К сожалению, ни Брайана, ни парочки «моих» людей в тот вечер на «кругу» не было.

– Лио, ты изнеженный белый! Настоящие индейцы такого не боятся, – с дрожью в голосе возмущался мексиканский ацтек.

– Я никогда про такое не читал и не слышал, – вторил ему старухошапокляпистый Иштван, как всегда подлизываясь к индейскому предводителю.

– Мы должны себя во всем ограничивать, чтобы превратиться в настоящих воинов! – провозгласил, поставив точку в споре, «Верховный Жрец».

Сначала я что-то отвечал, рассказывая, что зимой индейцы сидели на бизоньих шкурах, а не на земле. Этот факт я заранее почерпнул из библиотечной «Энциклопедии коренных американцев».

Увидев продолжающееся сопротивление, мне все стало неинтересно и противно.

Какие-то непонятные полуграмотные люди, которых я почему-то должен называть «братьями», к тому же сосать одну трубку, до сумасшествия жариться и бить в барабаны…

Why???[340]

Я понял, что в тот вечер у меня благополучно закрылся индейский «гештальт», открытый в шесть лет на другом конце Земли.

Все-таки древние были правы: Suum cuique – «Каждому свое», включая и круг общения: индейцу – индейский, а Трахтенбергу – трахтенберговский…

…С тех пор я никогда больше не заходил в тюремную резервацию, хотя и здоровался с бывшими «единоверцами».

В краснокожих я наигрался на всю оставшуюся жизнь.

Лично из меня Оцеоллы так и не получилось.

Ну и хрен с ним. Митакиясен!

Глава 27

«Mein Kampf» Льва Горыныча

«Зэк спит, время идет» – перефразировал я в самом начале отсидки известную солдатскую мудрость.

С наступлением зимы, морозца и ранних сумерек я ложился в свою полупродавленную койку еще до 10-часовой проверки.

Свет выключался в 11, поэтому целый час я читал или летал «во сне и наяву».

Иногда из-за непрекращающегося шума в камере или особенно интересной книженции «уколоться и забыться» не получалось. Тогда чтение затягивалось на несколько часов. Отца русской демократии спасала подслеповатая лампочка о двух батарейках за $3,95 из тюремного ларька.

Крики постепенно умолкали, полиция нас не беспокоила, а храп с выхлопными газами, как правило, появлялся после полуночи.

В полутора метрах от меня на соседних нарах с очередным детективом возлежал Алик Робингудский. Желтые фонарики горели только у нас – еврейских представителей самой читающей страны в мире.

По ночам в моей двенадцатиместной камере начинался перезвон тюремных курантов.

Каторжане не снимали пятидесятидолларовые пластиковые часы «Timex-Ironman», продававшиеся в местной лавке. Каждый час они противно, но привычно пищали сигналы ночного времени: «пи-пи». Днем на пиканье я внимания не обращал. Зато ночью из всех углов и с интервалом в несколько секунд оглушительные позывные били по голове.

Мои соседи спали тревожно и нервно, громко поскрипывая кроватями и разговаривая во сне.

Сказывались пенитенциарная депрессуха, многолетняя безысходность и пресс дневных проблем. Хотя бы раз за ночь кто-нибудь обязательно кричал или издавал страшные звериные звуки.

Спокойному отдыху не способствовали дружеский храп и четыре ночные проверки личного состава. Дежурные дуболомы не церемонились: звенели ключами, светили фонариками и хлопали дверью.

…В Форте-Фикс я изобрел свой собственный способ засыпания.

Из-за дневного перевозбуждения мне приходилось мучиться по нескольку часов. Любимое на свободе снотворное «Ambien» в тюрьме считалось сильным «наркотиком» и было запрещено. Поэтому требовалось надежное и доступное «ноу-хау».

Вместо тупого подсчета никому не нужных коров, бормотания йоговских мантр и научного расслабления членов я вспоминал.

Вспоминалось в основном «детство, отрочество, юность».

В зрелость с ее проблемами и переживаниями меня ничуть не тянуло.

Чаще всего я попадал в пионерлагерь «Восток» или на базу отдыха «Факел» на берегах подворонежской речки Усманки. Иногда – дачу, студенческие «вылазки» на природу, первые нелепые дискотеки и даже в стройотряд филфака ВГУ «Каравелла».

За строительство коровников в деревне Старая Чигла я получил бешеные по тем временам деньги – 700 рублей, а также бидон меда и Почетную грамоту от колхоза им. XIX съезда партии.

Секрет виртуального снотворного заключался в восстановлении в памяти мельчайших подробностей.

Я переносился в приятное прошлое – «За детство счастливое наше спасибо, родная страна». Через 15 минут я засыпал с улыбкой на лице…

Перед сном, кроме всего прочего, я просил боженьку, чтобы меня перевели на другую работу.

Столовка мне опротивела. До тошноты. Тем более что мирного сосуществования с моими коллегами – чернокожими мусульманами из «Нации ислама» у меня не получилось.

Конфликт обострялся не по дням, а по часам.

Эскалация мини-войны началась с выходом на волю моего кухонного ментора и благодетеля Мойше Рубина. Его многолетняя отсидка подходила к логическому финалу.

– Русский, ну что, пойдешь на мое место в кошерный цех? Лучше работу не придумаешь! – спросил меня как-то жулик-цветовод.

За кулисами кухни освобождалась сверхблатная работа «специалиста» по кошерному питанию. Я на нее метил с первого дня своего заточения в злополучный «фуд-сервис».

До конца шестимесячного распределения в столовку у меня оставалась еще куча времени.

Я мечтал о собственном закутке, где мог бы спокойно читать и писать. Пищевой цех три на три метра для евро-арабо-диабетчиков для этих целей подходил превосходно.

Мойше приходил на работу с черно-золотой Торой – Пятикнижием Моисеевым. Я планировал приносить приятную уму и сердцу беллетристику, а также блокнот и ручку.

На «Тюремный роман» времени по-прежнему катастрофически не хватало.

– Ребе, – с энтузиазмом улыбнулся я, одновременно пожимая ему руку, – готов приступить к работе в твоем многоуважаемом департаменте прямо с этой минуты!

– Гут, шейне пунем, – ответил на понятном даже мне идише ребе Рубин, похлопывая меня по плечу.

– Прощай, салатный бар, let my people go![341] – торжественно пропел я последнюю строчку известной песенки.

Дело оставалось за «малым»: согласовать и утвердить наше принципиальное решение у мисс Фрост и у Главного Кухонного Супервайзера, появлявшегося в столовке пару раз в неделю.