Читать книгу "Свои и чужие - Мария Метлицкая"

* * *

Первые дни было совсем тяжко. Доктор, Владимир Егорович, очень ругался. Говорил, что раньше надо было, раньше. Когда столбик за тридцать восемь и пять заходил. Ну разве так можно? Ведь опытные люди, все знают! И такое легкомыслие! Непозволительное просто! Он так огорчался, что ей стало смешно. Взялась его утешать.

От лекарств тошнило. Руки, исколотые, замученные, болели так, что и приподнять больно.

Муж приходил ежевечерне и молча сидел у кровати. Глаза, полные тоски и боли. Смешно! Теперь и его утешать? Сил не хватает. На себя не хватает.

Попросила его:

– Расчеши мне волосы.

Он встрепенулся, засуетился. Пряди разбирал, как мама в детстве – тихонечко, ласково.

Она тогда усмехнулась – терпения сколько! Деток бы ему! Вот бы папаша был! Бантики, ленточки.

Да и бог с ним! У него – все впереди! Может, еще и детки будут – почему бы и нет? У него впереди целая жизнь.

У него – да. Вот насчет себя она сильно сомневается.

* * *

Как же без нее одиноко! Как же плохо! В ее комнату он не заходил – боялся. Там всюду она. Книжки ее, фотографии, коробочка с пудрой, флакончик с духами. Ночнушка на кровати, юбка на стуле. Там везде – она. Запах ее, вкус.

Дверь чуть приоткрыл и быстро захлопнул. Нинка, эта дура тупая, названивает. Рвется – в гости, говорит, пустишь? Господи, до гостей разве? Видеть ее тошно – здоровую, молодую, полную сил. Все ключом – здоровье, силы, желанье.

А от этого еще тошнее. И запах от нее – луком жареным. К горлу подкатывает.

Телефон отключил. Нет ведь, приперлась! В дверь звонит, колотится.

Ни гордости, ни чести, ни понимания. Прислуга – одно слово. Женщины в ней – на каплю. Да и то – не обнаружить. И страсти ее… Тошные, животные. Дура бестолковая! Думает, рыком своим звериным…

Да и он хорош! Не удержался. Думал, так тоску свою укротит, легче будет. А не вышло! Бог не Тимошка! Дал тебе – от щедрот, – а ты в помойку, к убогой под бочок! Вот теперь попробуй отвяжись!

А Нинка – по двери ногами. Милицию, что ли, вызвать?

* * *

Аллочка смотрела в окно. Рассвет расплывался густым молоком. В первый раз отпустила тоска. Отпустила, как пожалела. Сколько можно человека мучить? На душе было спокойно и пусто. Подумала – умирать не страшно. Жить страшнее. И еще – жалела. Жалела, что за всю жизнь не нашла для него хорошего слова. А надо было бы. Вот сейчас – надо было бы. Без пафоса и позы, просто сказать…

Господи, а что сказать-то? Прости, что не любила? Что не ценила – прости? Что жизнь тебе изуродовала? Вез на себе, как ношу тяжелую, безрадостную. Ничего хорошего я для тебя не сделала. Ничего. Даже слова доброго за всю жизнь не нашла. Ну прости! И живи дальше. Ты – добрый, жалостливый, терпеливый. Таких мужиков – один на тысячу. Другая бы ноги мыла. А тебе не повезло. Невезучий ты мужичок. Досталась же тебе баба… Врагу не пожелаешь… Да и не баба вовсе! Была баба, да вся вышла! Сердце пустое, тело пустое. Вот тебе и досталась… Пустота. Что может дать другому человек, у которого пусто внутри? Гул один – ау, не докричишься! И ты один в темном лесу.

Ну, все еще сложится! И еще – прости, прости.

Если все это можно простить.

Корысть мою, расчет. Скудность душевную. Желание приспособиться, устроиться. То, что мучила всю жизнь. Знаю – мучила. А ничего поделать с собой не могла! Да и не хотела – вот в чем все дело. Ни разу не постаралась! Прости! Если можно простить нелюбовь.

Я же когда-то простила… А я не так великодушна, как ты. Я тебе и в подметки не гожусь!

Я почти кричу тебе: прости и – спасибо! Жаль, что ты не услышишь, жаль.

Теперь уже не услышишь… Раньше надо было… А вот – не собралась… За всю жизнь не собралась.

* * *

Ему сказали, что Аллочка его умерла на рассвете. Он заглядывал врачу в глаза и твердил одно:

– Не мучилась?

Нет, не мучилась. Лицо спокойное. Даже морщины разгладились. Даже что-то вроде улыбки…

Ему стало легче. Значит, не мучилась… Или так – отмучилась. Потому что мучилась раньше. При нем. Что он, дурак? Не понимал?

Все понимал! И жалел ее сильно! Вот ведь мука какая – жить без любви!

Бедная моя, бедная! И он, и несчастья ее прошлые, и болезнь эта проклятая…

Терзали мою девочку, терзали. Кромсали, мучили – все старались на свою сторону перетянуть. Кто сильнее? И он старался. Надеялся. Что сильнее тех несчастий и болезни окажется. Победит. И будет она при нем.

Не получилось, не смог. Кишка тонка, как говорил батя. А ведь как старался!

И обидно было, что говорить. Временами так скрючивало от тоски, хоть волком вой.

Да что про себя говорить! Он-то любил! Ему-то – такой подарок! Заслужил разве?

* * *

Нинка от счастья задохнулась – так скоро? Даже она не ожидала, что так удачно. Теперь – действовать! Теперь – вперед! Поминки там, похороны – все на себя. Чтобы он чувствовал – без нее никуда. Все – она. Укроет, прикроет, утешит. В этом деле она – спец, профессор!

Обои пошла смотреть. Понравились в полосочку. Нарядные, свеженькие, голубое с розовым. И в цветочек ничего. Веселенькие. Эти в спаленку можно. А те – точно, в зал. И к ним занавески – шелковые, блестящие. Чтобы богато и глаз радовало.

Ладно, с обоями подождем. Столько ждали…

Терпение у нее будь здоров! Деревенское терпение, здоровое. Мамка еще учила покойница: «Карауль, доча, карауль. Счастье свое, удачу».

Дождалась. Сама не верит, что дождалась.

* * *

И правда – лицо было спокойное. Тихое такое лицо. Словно все поняла она перед этим и успокоилась. Словно отпустило. Словно все свои проблемы разрешила.

И он успокоился – видел, что ей хорошо. Чувствовал это. Волосы поправлял, кружева на платье. Следил, чтобы цветы – рядом, около, вокруг. Чтобы не на ней. Чтобы ей не тяжело было.

Вот так, хорошая моя, вот так, любимая.

Попросил всех из зала выйти, чтобы побыть с ней наедине – в последний раз. Все переглянулись – подружки ее, так сказать. Усмехались: что с него, с лакея, взять? Ну-ну! Посиди и побудь! Заслужил, верный пес.

А ему до них…

Сел на колченогий стул, взял ее руку. Ну и поговорил. Про себя. Сказал все, что хотел. Не для посторонних ушей. Семейный разговор – муж и жена. Спасибо, сказал, и прости. Что еще скажешь?

И она ответила – теми же словами. Он услышал.

Нет, не рехнулся и не помешался – он для этого был слишком нормален. Здоровая кровь.

Хорошо, что без свидетелей. Просто услышал, и все.

Вот тогда-то и попрощались – окончательно.