Читать книгу "Я живу в этом теле - Юрий Никитин"

На самом же деле я, говоря образно… это глупо, конечно, нообразность как-то помогает оформить хаос в нечто охватываемое воображением… таквот, говоря образно, я, чуть проклюнувшись из скорлупы, едва-едва высунув клюв,уже начал ловить космический ветер, странные запахи, холод и жар мироздания,смутно понимать… нет, ощущать, что вот там звезда обратится всверхновую, – так надо галактике, – в той стороне Вселенной одна измногих галактик столкнется с соседней, чтобы это произошло… не могу выразить,но что-то должно случиться хоть и привычное Сверхсуществу, заурядное, нонеобходимое.

Как, скажем, пищеварение или, наоборот, дефекация…

И то дивно, что я смутно ощутил пробуждение вулкана и чтовойны не случится в заливе! Хотя это могло быть и простым совпадением, но моглозначить нечто особое, что пока не поддается осмыслению…

А ощущение ощущаемости?

Горячий кофе был темнее дегтя, лился, как сметана или мед, акогда я сделал глоток, в черепе словно взорвалась бомба.

– Так кто же я? – спросил я вслух. – Кто я?Если Тот, Кто Пришел, то мне позарез надо это… ну, движение звезд, галактик,взрывы сверхновых… Да и не только взрывы! Если всего лишь разумоноситель, то,конечно же, на кой черт галактики? Важнее наперсток…

Внутренности жгло, как будто я проглотил расплавленноеолово. Крепчайший кофе вскипятил кровь, выжег внутренности. Тут бы гордовыпятить грудь и заявить: да, мне важнее знать Вселенную! Но я разумоносительдо кончиков ногтей, и свежая рана от поражения кровоточит. Чертовнаперсточник!.. Сколько же лохов раздел… Куда милиция смотрит? На подкормке уних же, сволочи.

Стены закачались, их двигало, мимо проносились стол, стенаприхожей, вешалка, снова стена. Ноги мои безостановочно бросали меня из комнатына кухню и обратно, в горле снова пересохло, тело била крупная дрожь.

Я услышал хриплый вопль, остановился. Крик был мой,внутренности раздирало то, что называется отчаянием. Здесь организмы мрут, какмухи, и, как говорится, «от нервов», это значит, что «душевные терзания» могутчто-то заблокировать в теле, перекрыть или, наоборот, раскрыть так, что вселопнет и существо помрет. Это не значит, что все помершие «от нервов» осозналинечто огромное, обычно это из-за простейших животных инстинктов размножения,усложненных до понятий любви, ревности, поисков работы получше…

– Так кто же я? – повторил я. Из горла вырвалсяхрип. Значит, до этого я кричал или визжал в муке, надрывая связки. Спасибо,привычная ирония пофигизма спасла: обгадил и любовь, и ревность, стало легче,словно незаметно плюнул в суп ненавистному соседу.

Ветхое кресло взвизгнуло, спинка предостерегающе скрипнула.Я распластался, как медуза, руки повисли на подлокотниках, голова откинута,глаза шарят по разводам на потолке: это от шампанского, а вон тепотемнее – от кваса, такой струей ударил, что в бутылке осталось наконьячную рюмку…

Пятна расплывались, то ли слезы бессилия на глазах, то лисоленый пот прорвал запруду бровей, но там новые серые пятна, двигаются вразные стороны, их пересекают странные лиловые лучи… откуда лиловый цвет впространстве?.. А перед вспышкой того, что здесь называют звездой, возникаетрадостный ореол, что расходится с тахионной скоростью во всей, по всей…

Замерев, я старался не спугнуть страшное видение. Что впрошлый раз понял смутно, на уровне спинного мозга, теперь встало в страшнойблистательной отчетливости. Вижу… или как-то иначе, но это нейтронные звезды,их не мог разглядеть в прошлый раз, зрю искривление мирового пространства, вижув одном масштабе разбегание галактик и внутренности атомного ядра… Если этогалактика, а это атомное ядро, а не кварковое или тахионное! Или же вовсетакое, что не объяснить нынешнему человеку, как не объяснить моему деду,привыкшему заводить часы каждое утро и видеть движение стрелок, принцип работыэлектронных часов!

Еще одно видение… или не видение, а смутное воспоминаниепрорвалось из памяти: как сквозь сон помню… или почти помню, как вскричалтогда, на кресте, в страхе: на кого ты меня покинул? Но огромное небо былобезмолвно и пусто. Не опустилась огромная длань и не сняла с кресла, не закрыларазом все мои раны. Зато в последнем проблеске сознания, когда уже вбили в рукии ноги огромные штыри, а сильные мужчины с потными лоснящимися спинамиподнимали крест, я понял в страшном озарении, что я и есть высший Богмироздания, к которому взываю. И что меня распинают мои же частицы, частицымоего огромного тела. Фагоциты, которые набросились как на чужой вирус, чтопроник в организм и начинает вредить, множась, как опасная болезнь или опасноевероучение, что одно и то же… Я был настолько не похож на остальные кровяныетельца, что фагоциты ошиблись, как бывает, приняли за чужого, за опасного, заразрушителя их мира…

А другие частицы: земля, воздух, пространство – занятысвоими функциями, как сами по себе работает сердце, сокращается поджелудочнаяжелеза, и никто мне на помощь не придет…

С этим отчаянным прозрением я умер тогда, а сейчас страшнаядрожь прошла по телу, а кисти рук заныли, кожа покраснела, там быстро-быстрозапульсировали какие-то жилки, которых только что не было.

Я вскочил, едва не опрокинув кресло, дрожащими пальцами врубилтелевизор громче. Ужас смерти на кресте слишком свеж, раны могут открыться приодном лишь ощущении вбиваемых в живую плоть моего разумоносителя заржавленныхштырей.

В старину любой новый взгляд на мир, новое объяснениемироздания принимало вид веры в нового бога. Затем пришли эпохи, когда этостало оформляться в виде идейных учений.

Как назовут то, что я внезапно увидел? Придумают звучныйлатинский термин или назовут моим именем?.. Непривычно в наш век, когда полнокомпьютеров, но нет ни одного философского учения. Только старшее поколениезнает, что такое идеализм, материализм, агностицизм, а нынешнее если и слышалотакие слова, то лишь в лексиконе проститутки, которая материализм понимаетоднозначно, как говорят депутаты, так как понимает и идеализм. Но приходитновое поколение, наступает новый век, и он созрел для новой картины мира.

Она не для трусов.

Возможно, в новом поколении будут не только трусы.

Глава 9

Слезы бежали по лицу, подушка под щекой промокла. Тьмауходила медленно и неохотно, я знал обреченно, что ночью снова вернется, апотом однажды… придет навсегда. Во мне осталась и залегла тяжелым камнемчернота, холодная и беспощадная. Я громко всхлипывал, плечи содрогались, агорло закупорил горький ком.

Я видел, как умру, видел себя дряхлым и беспомощным, сжелтой сморщенной кожей, потухшими слезящимися глазами. Мой кишечник жил сам посебе, иногда я утопал в экскрементах, но тут же обо всем забывал, я виделприближающуюся собственную смерть, но не мог по слабости ни отсрочить, ниускорить…

– Так что же, – вырвалось из пересохшегогорла, – я… все равно… умру?..