Читать книгу "Кто стрелял в президента - Елена Колядина"

— Скажите, почему вы не подействуете на суд? — совсем раздухарившись, вдруг сказала Люба. — Чтобы тех, кто грабит страну, наказывали от души? А кто невиноват — чтоб выпускали?

— Я бы рад, Любовь Геннадьевна. Но суды России не являются юрисдикцией президента. Наши суды независимы. Никто им не указ, кроме закона. У нас верховенство закона, понимаете? И я считаю, это правильно.

— Ну а закрыть пункты приема металла? У нас один инвалид залез в трансформаторную будку, чтобы украсть металл, и сгорел там. А кто-то миллиарды из страны вывозит.

— Видите ли, Любовь Геннадьевна, соответствующий закон может принять только Государственная Дума. Президент, премьер, не являются законодательной властью.

— Даже президент не является? А что он тогда может? — не теряла надежды Люба.

— Издать указ о награждении, представлять страну на международной встрече на высшем уровне.

— А отобрать назад награбленное и вернуть простым людям?

— Нельзя! Это будет вразрез с принципами демократии. Возврат к тоталитарному обществу.

Министры согласно кивали.

— Странно, — сказала Люба и примолкла.

— Любовь Геннадьевна, — прервал молчание президент. — Вы по поводу своего концерта обратитесь лично к министру культуры, и он подскажет вам специалистов: режиссера, сценариста, художника, кто там еще?

— Спасибо! Я вам обещаю, вы не пожалеете о том, что помогли мне и моим друзьям, — с жаром заверила Люба.

— Не сомневаюсь, — положил ладони на стол президент.

«А чего про счетчики горячей воды не спросила?» — попеняла коляска, когда Люба выехала из зала.

«Забыла».

Завтрак в Малом банкетном зале Люба помнила уже смутно. В голове отложились лишь тяжелые фалды занавесей на окнах и сервиз с позолотой, золотыми были даже ножки хрустальных бокалов, шеренгами стоявших возле Любиных тарелок.

С того дня прошел всего месяц. И вот сегодня, она, Любовь Зефирова, должна выйти на сцену, и не посрамиться перед главой государства, министрами, тысячами зрителей, а самое главное, перед своими друзьями-инвалидами, которые поверили ей, Любе, что можно жить собственным трудом, а не попрошайничать, воровать и обслуживать клиентов или ждать жалкой пенсии.

Занавес раскрылся, и на пологий спуск выехала Любина коляска. Цветы на свадебном платье Любы, джинсы, и розово-белые кроссовки излучали сияние.

— Христос-младенец в сад пришел, — в полной тишине раздался хрустальный Любин голос, и все пространство зала заполнилось лазерными бутонами — голубыми, белыми, изумрудными.

Зрители задрали головы, многие подняли руки, пытаясь дотронуться до цветов.

— И много роз нашел он в нем, — прозвенело над залом, и вступил оркестр.

Люба медленно съезжала по спуску, который неожиданно стал прозрачным, открывшим бегущую под ним воду. С колосников густо посыпались бордовые лепестки. Сверху опустилось огромное зеркало, встало под углом к залу, но отражался в нем не зал, а луг цветущей лаванды. Люба подъехала к зеркалу, приложила руки к своему отражению, зеркало медленно повернулось вокруг оси, словно увозя Любу. Когда оно развернулось на сто восемьдесят градусов, на другой его стороне тоже оказался луг, из которого вышел безрукий Паша с крыльями за спиной. Паша встал на краю дорожки, ведущей в зал, посмотрел вверх и медленно поднял обрубки, крылья раскрылись, сияя в лучах голубого света. Вообще-то, Паше очень хотелось пойти вприсядку, но он терпел, напуганный словом «концепция».

Когда затихли последние аккорды, и смолк чистый голос Любы, зал еще несколько секунд молчал, словно у всех зрителей разом встал комок в горле.

А потом Любу подхватил смерч аплодисментов и криков.

Она наконец-то осмелилась посмотреть в зал. Он оказался черным, как выстланный бархатом ящик фокусника. Но внезапно два прожектора развернулись вдоль прохода перед сценой. Стали видны несколько первых рядов. Люба нашла взглядом президента с супругой, маму и папу, Николая с женой Оксаной.

Она поглядела на Николая.

Он незаметно потряс раскрытой ладонью, давая знать, что любит свою невесту без памяти и ждет, не дождется, когда они поженятся. Люба смотрела на Николая ничего не выражающим взглядом, словно позабыла его лицо за давностью лет и теперь не узнавала.

Аплодисменты не стихали. Режиссер Пушкин Федотович предусмотрел выступление на «бис». Поэтому, как по команде, вновь заиграл оркестр. Люба запела. Песня была старомодная, совершенно неактуальная — о странствующем принце, который выпил во дворце в чужих далеких краях отравленной воды и забыл о своей любимой.

— Вы так изменились за один океанский прилив, — страдальчески выводила Люба.

А Кристина-даун спускалась по бегущей вниз воде и все никак не могла дойти до горбатого Феди, опившегося воды ядовитой.

После окончания программы на сцену по очереди выходили высокопоставленные гости, вручали Любе корзины цветов, и рассказывали, обращаясь к креслу, где сидел президент, что родилась новая звезда, и рождение это является знаковым для России, поскольку демократия и бюджет с профицитом дали возможность раскрыться талантам россиян с ограниченными возможностями, и, несомненно, это только первый шаг и…

Когда со своих мест встали президент с супругой, вспыхнуло освещение зала, и Люба увидела знакомые лица.

«Гляди, Любушка, и Гертруда здесь», — воскликнула коляска.

Гертруда Васильевна Гнедич и Мария Семеновна Блейман, постаревшие, но бодрые, подняли сцепленные руки и раскачивались из стороны в сторону. Время от времени Гертруда Васильевна отпихивала плечом поседевшего мужа Левонтия, который норовил выкрикнуть «Из Ваенги давай!».

В зале стояли золовка Валентина с дочкой Наташкой — это ей Надежда Клавдиевна уступила отрез кримплена, Электрон Кимович, его зам по хозяйственной части Ашот Варданович, Элла Самуиловна. С автобусом фанатов прибыли Лоэнгрин Белозеров и секретарша Инесса. Люба радостно помахала летчиками Сереге Курочкину и Демычу — это их стараниями она летала по сцене на парашюте без всяких восходящих и нисходящих потоков: отважные авиаторы впервые в мире построили совершенно новую установку для имитации наяву полетов во сне.

Неожиданно под потолок взмыли ласточки — их выпустили рабочие санаторного лагеря во главе с бригадиром Дементьичем. Клетку держал видный парень, Люба узнала солагерника Лешу.

— Живой, Дементьич? — крикнула Люба.

— Куды я денусь? — весело ответствовал бригадир.

Вожатые Галина и Афиноген Васильевич, директор лагеря Ноябрина Ивановна размахивали красным стягом и призывали Любу встать под знамена КПРФ.

— Люба! — вопил с балкона знакомый голос.

— Светка! — замахала руками Люба.

Спинальница Света затрясла головой, указывая на роскошного загорелого брюнета справа от нее. Брюнет улыбался дорогими зубами.