Читать книгу "Год, прожитый по-библейски - Эй Джей Джейкобс"

Но еще важнее то, что в выборе нет ничего плохого. Столовые сами по себе не источник зла. Я не раз отлично в них обедал. Но однажды съел запеканку из индейки и шестнадцать часов мучился рвотными позывами. Поэтому главное – правильно выбирать блюда. Надо брать питательные (сострадание) и здоровые (люби ближнего своего), а не горькие и ядовитые. Религиозные лидеры не могут знать всего об этой пище, но хорошие укажут вам на свежую. Они как любезная женщина на раздаче… похоже, я слишком отвлекся.

И здесь возникает проблема авторитета. Если мы признаем, что выбираем из Библии отдельные отрывки, не подорвет ли это доверие к ней? Не выбьет ли из-под нее почву? Почему мы вообще можем на нее полагаться?

– Важный вопрос, – говорит один из моих раввинов Робби Харрис.

Я задал этот вопрос и ему, и всем остальным членам моего совета. И не получил ни простого, ни стопроцентно удовлетворительного ответа. Но хочу поделиться интересными идеями.

Первую высказал пастор в отставке Элтон Ричардс. Попробуйте представить, что Библия – это моментальный снимок божественного начала. Возможно, он несовершенен. У него могут быть недостатки: след от отпечатка пальца на линзе и выцветшие краски по углам. Но все же он помогает составить определенную картину.

– Мне нужна конкретика, – говорит Элтон. – Красота – это общее. Она абстрактна. А мне надо увидеть розу. И если я знаю, что Иисус принимает прокаженных, для меня это причина принимать больных СПИДом. А если он принимал самаритян, это причина бороться с расизмом.

Вторую идею подал Робби. Нельзя считать Библию итогом наших взаимоотношений с Богом. Разве мы можем утверждать, что в ней содержится вся Его мудрость?

– Если вы настаиваете, что Бог открылся нам всего раз, в одном конкретном месте, именно и только в этих немногих словах, у вас тоже выходит идолопоклонство.

То есть он считает, что можно поклоняться Библии как идолу. Словам, но не духу. Вместо того чтобы «встретиться с Богом на полпути».

И отсюда вытекает еще один вопрос: верю ли я в традиционного библейского Бога? Во всяком случае не так, как древние евреи. Я никогда бы не смог совершить «прыжок веры»: принять Бога, который закатывает рукава и вертит нашими жизнями, как романист – персонажами. Я по-прежнему остаюсь агностиком. Но, по словам Элтона Ричардса, теперь я благоговейный агностик. И это не оксюморон, клянусь. Теперь я верю, что независимо от того, есть Бог или нет, существуют священные вещи. Жизнь священна. Шаббат может стать священным днем. Молитва может быть священным ритуалом. Это нечто трансцендентное, выходящее за границы повседневности. Возможно, оно – дело рук самих людей, но от этого не утрачивает ни мощи, ни важности.

Из этого года я вынесу «столовскую религию». И часто буду поступать не так, как тринадцать месяцев назад. Это будут и важные (отдых в шаббат), и незначительные (больше белого в одежде) вещи. И я буду продолжать благодарственные молитвы. Не знаю точно, кого я благодарю, но теперь не могу без этого обходиться (см. очень длинный раздел благодарностей).

Всему свое время, и время всякой вещи под небом…

Екклесиаст 3:1

День 381. В Екклесиасте, моей любимой книге, есть вот эти известные строки:

Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное…

Пришло время выкорчевать кустарник на моем лице. По этому поводу я нервничаю уже не одну неделю. Прежде всего я слышал кошмарные истории о детях, которые не узнают отцов после бритья. Иногда у них бывают приступы затяжного плача – они рыдают из-за чужого мужчины в доме. И чтобы восстановить отношения, требуются недели.

И у меня развилась такая паранойя, что я решил подготовить Джаспера к внезапному исчезновению растительности. Пришлось нарушить Вторую заповедь – запрет на изображение людей. Но все же я это сделал. Пару недель назад я пошел в магазин канцтоваров и распечатал большую цветную фотографию моего лица за 2005 год, в эпоху гладких щек. Я приклеил ее к деревянной палочке и каждое утро по часу, пока кормил Джаспера завтраком, держал перед лицом словно маску. Для глаз и рта я проделал отверстия. Кажется, Джаспер был несколько озадачен.

И вот пришел назначенный день. Все утро я рассматриваю свою бороду. Иду в гостиную, чтобы напоследок помолиться. Там Джули.

– Ты в порядке? – спрашивает она.

– Не особо.

– Зато ты сделаешь меня очень счастливой. Постарайся думать об этом.

Бритье назначено на 18 сентября, на два часа. Издатель прислал фотографа, чтобы запечатлеть меня «до и после», поэтому я несколько минут смотрю в камеру и стараюсь не слишком походить на террориста. Не хочу отпугивать потенциальных покупателей книги.

К счастью, фотограф не просит улыбаться. Это было бы тяжело. Я подавлен по нескольким причинам. Во-первых, после большого проекта всегда накатывает послеродовая депрессия. Так было, когда я прочел последнюю статью в энциклопедии на букву Z – Zywiec. Я немного боюсь и словно лишен почвы под ногами. Что теперь делать? Четких планов больше нет.

Кроме того, борода провела со мной много времени и зажила собственной жизнью, почти как отдельное существо. У меня такое чувство, будто я лишаюсь любимого кролика.

В-третьих, я не просто сбриваю бороду. Я отсекаю большой кусок моей личности. Через пару часов я уже не буду Яковом. Я стану прежним незаметным ньюйоркцем, одним из миллионов.

В два часа я отрезаю от бороды первую прядь. С этой штукой придется повозиться. Нельзя просто так намазать ее кремом и расчехлить бритву. Сначала я сорок пять минут кромсаю ее серебряными ножницами. Клочки волос летят вниз, раковина чернеет, а на полу залежи шерсти, как в районной парикмахерской. В итоге борода становится похожей на подстриженный газон. Я собираю пучки волос и сую их в полиэтиленовый пакет на замочке. Не знаю, что я буду делать с мешком бороды. Может, раздам образцы с первой сотней купленных книг.

Пора браться за бритву. Для такого случая я даже купил новую. За прошедший год в бритвенной промышленности произошли большие перемены. Раньше, когда я брился регулярно, у станка было всего три лезвия. А сейчас понаделали новомодных, с пятью. Я наношу пену на лицо, выдвигаю подбородок и касаюсь бритвой шеи. Слышен знакомый скрип. Появляется полоска кожи. И еще одна. Через десять минут я смываю остатки крема для бритья – и вот оно. Мое лицо.

Ну и странно же я выгляжу. И чувствую себя ранимым и обнаженным. Щеки пощипывает, как будто я только вышел из турецкой бани, где провел целый год.

Джули наблюдает за мной последние пять минут.

– Ты выглядишь на четырнадцать лет!

И она права. Может, это оптическая иллюзия – как с маленьким кружочком, который кажется еще меньше, когда рядом большой круг, – но я могу сойти за восьмиклассника.

Джули хватает меня за щеки и тянет к себе. Я целую ее в первый раз за два месяца. И это чудесно. Я совсем забыл, что такое – касаться губами ее губ.