Читать книгу "Бессилие власти. Путинская Россия - Руслан Хасбулатов"

Государственный капитализм или новое кейнсианство?

«Мы не будем создавать государственный капитализм», – сказал Дмитрий Медведев в одном из своих выступлений. Эту же мысль он более пространно изложил 17 июня, выступая на открытии Петербургского экономического форума, объявив одновременно о начавшейся обширной денационализации государственного сектора экономики. Конечно, он совершенно прав: Россия – это страна капиталистическая, буржуазная; понятие «государственный капитализм» – это категория переходной экономики на этапе перехода от капитализма к социализму, одна из форм смешанной экономики на этой переходной стадии. Госкапитализм основательно был исследован и применен в практике нэпа первым главой новой России Владимиром Лениным. Однако многоукладная (или смешанная, по современной терминологии) экономика была уничтожена Сталиным, когда с конца 20-х – в начале 30-х гг. окончательно была установлена монопольная государственная собственность на все и вся. Колхозно-кооперативная собственность была всего лишь разновидностью государственной; а промышленная кооперация, при всей ее полезности, имела весьма ограниченные размеры и не играла ощутимой роли в экономической системе.

Таким образом, государственный капитализм – это категория политической экономии социализма на переходной стадии, когда происходила формационная смена капитализма на социализм в условиях нэпа (разрушенная Сталиным). Антиподом госкапитализма в капиталистической рыночной экономике и теории выступает кейнсианство и неокейнсианство. Антиподом социалистической национализации факторов производства выступала кейнсианская национализация, которая, отметим, является крайней необходимостью для современной России, а вовсе не денационализация, о которой объявил президент Медведев.

Спустя более 50 лет, в период (с 1979 г.), когда Китай вступил на путь современных трансформаций, реформаторы этой страны (Дэн Сяопин) использовали с предельной эффективностью именно государственный капитализм. Многие наши ученые и специалисты предлагали Михаилу Горбачеву также использовать госкапитализм, но он не решился, предпочитая «разговоры о реформе, чем сами реформы», совершая одну ошибку за другой, которые, соединившись, привели к кумулятивному эффекту огромной разрушительной силы, который вдребезги разнес СССР.

Поэтому говорить о «государственном капитализме» сегодня – это скорее нелепость, мы опоздали с этим на более чем четверть века. Сегодня следует эффективно использовать кейнсианские подходы к экономической роли государства, которые были применены западными странами, как при выходе из Великой депрессии в 30-х гг., так и в послевоенные десятилетия, особенно в Западной Европе, когда сформировалось общество благосостояния. С учетом тех сложнейших экономических, производственно-технологических и социальных проблем, перед необходимостью решения которых стоит страна, они в значительной степени ближе к Европе 40–50-х гг., чем к современной Западной Европе. Поэтому методы и способы их решения европейскими странами в те времена более соответствуют сегодняшним реалиям нашей страны, чем те, которые они используют сегодня в решении их сегодняшних проблем. Вот в чем специфика.

Таким образом, и горбачевский СССР, и ельцинская Россия упустили шанс использовать государственный капитализм как способ в краткие сроки решить многие важные экономические проблемы. Сегодня же рассуждать на тему «будем ли мы строить госкапитализм или не будем» – это абстрактные размышления. Более важным представляется другой вопрос: «Когда руководящий класс России откажется от догматической, разрушительной политики «Вашингтонского консенсуса», двадцать лет назад взятой на вооружение ельцинистами под влиянием МВФ, а ныне признанной самим МВФ тупиковой и опасной, способствовавшей разрастанию мирового кризиса?» Кейнсианство требует не некоего «ручного управления», а создания развернутой системы государственного регулирования на базе крупного государственного сектора экономики во всех отраслях и сферах, включая банковский сектор. Для этого необходимы крупные национализации, аналогичные тем, которые проводились в Западной Европе в 40–50-х гг. Именно государство создало условия и предпосылки для более или менее гармоничного, сбалансированного развития всех отраслей экономики в европейских странах, быстрого роста, превышающего соответствующие темпы в США. В результате европейский капитализм мощно укрепился, стал конкурентоспособной силой по отношению к США и Японии, сформировалась «великая триада»: США – Западная Европа – Япония, как три центра экономической силы в мировой экономике, эти центры доминировали вплоть до конца XX столетия.

Склонность к сомнительным выводам и обобщениям – это, похоже, своего рода «болезнь» президента Медведева. Примеры: «Жизнеспособными оказались не фантазии об особом пути и не советский эксперимент, а проект, задуманный Александром II. В конечном счете в историческом масштабе оказался прав он, а не Николай II и не Сталин», – сказал он по какому-то поводу. «Прав» в чем? – в строительстве Великого государства? – тогда, ясное дело, что оказался прав Сталин, а не все Александры или Николаи, вместе взятые. – Разве не Уинстон Черчилль сказал, что Сталин принял Россию с деревянной сохой, а оставил наследникам великую державу с ракетно-ядерным потенциалом и сокрушил величайшее зло на Земле – нацистскую Германию? Или другой пассаж (по поводу Чернобыльской трагедии): «Главный урок Чернобыля в том, что народ должен знать правду...» Это – правильно. И относится также к тем трагическим, еще более близким, чем Чернобыльская трагедия, событиям, например, таким, как сокрытие официальными властями всей правды об экономических, социальных, научно-технологических и человеческих потерь в результате преступного правления ельцинистов в 90-е гг.; правду о расстреле ими парламента; правду о чеченских войнах. Кстати, у Путина, напротив, такого рода стремления к напыщенным фразам и сомнительным обобщениям нет. Вообще, бросается в глаза, что Медведев бывает более убедителен, когда затрагивает конкретную тему, которую он, видимо, предварительно изучал, но попытки «теоретизировать» как-то не удаются, – для этого нужны горы прочитанных книг, огромные знания и опыт – а это приходит с годами профессиональной умственной деятельности, к тому же, способного к восприятиям знаний человека, их творческой аккумуляции.

А «советский эксперимент», если речь идет об СССР – этой уникальной всемирной цивилизации, с точки зрения истории и теории, действительно являлся величайшим социальным экспериментом. Он погиб в силу одной причины – во главе его на перепутье истории оказались пустые, ничтожные люди, не имеющие ни способностей к позитивным преобразовательным процессам, ни целей движения, сделавшие ставку одновременно на три противоречивые общественные цели: достижение высоких стандартов жизни населения, сохранение отживших институтов, укрепление своей личной власти в рамках авторитарного режима. Они были полны внутренних противоречий, когда «решительные действия» в неверных направлениях сопровождались столь удручающей нерешительностью» в созидательной деятельности. Кстати, все эти люди, – мещанские перерожденцы (по Герцену), разложившие окончательно СССР, чем-то, – как это ни странно, – удивительно напоминают множество деятелей из современного политического истеблишмента. Как бы история не повторилась – уже не «дважды» (как было сказано одним из великих мыслителей прошлого), а «трижды», и не в форме фарса, а великой трагедии.