Читать книгу "Врата огня - Стивен Прессфилд"

Наконец весной сухопутные войска Вели­кого Царя встретились с эллинами в сраже­нии на равнине близ греческого города Платеи, на северо-западе от Афин, в дне ходьбы оттуда.

Против трехсот тысяч персов, мидийцев, бактрийцев, индусов, саков и эллинов призван­ных под знамена Великого Царя, выступили сто тысяч свободных греков. Это были их главные силы, в которые вошло все спартанское войско – пять тысяч Равных и лакедемонские периэки, вооруженные оруженосцы и илоты общим числом до семидесяти пяти тысяч. На фланге выступило тяжеловооруженное пешее ополчение пелопоннесских союзников Спарты – тегейцев..В силы общеэллинского войска так­же влились менее многочисленные отряды из дюжины дру­гих греческих городов, самый выдающийся из которых со­ставили афиняне – до восьми тысяч.

Не стоит пересказывать подробности разгрома – так печально известны они Великому Царю; не стоит также упоминать подробности страшных потерь цвета Держа­вы от голода и болезней во время долгого отступления в Азию. Достаточно сказать, что все предсказанное челове­ком по имени Ксеон сбылось. Наши воины снова увидели ряд букв «лямбда» на лакедемонских щитах, но на этот раз ряд составляли не пятьдесят или шестьдесят щитов, как в ущелье у Горячих Ворот, а десять тысяч в ряд и восемь вглубь. Неколебимый вал бронзы и алых плащей, как и описывал Ксеон. И снова мужество персидских во­инов не устояло против доблести и великолепной дисцип­лины лакедемонских бойцов. По моему мнению, никакое войско под небесами, как бы многочисленно оно ни было, не могло противостоять их атаке в тот день.

Когда побоище уже завершалось, место историка за персидским частоколом захватили две сотни илотов. По приказу спартанского главнокомандующего Павсания они не брали пленных и начали беспощадно резать всех уро­женцев Азии, кто попадал им под руку. В этом критиче­ском положении я бросился вперед и стал кричать по-гре­чески, умоляя захватчиков пощадить наших людей.

Однако греки хранили такой страх перед многочислен­ностью Востока, даже смятого и разбитого, что никто не прислушался и не остановился. Набросились и на меня и над моим горлом занесли клинок. Вдохновленный, наверное, богом Ахурой-Маздой, а может быть, одним только ужа­сом, я стал по памяти выкрикивать имена спартанцев, о которых говорил человек по имени Ксеон. Леонид. Диэнек. Александр. Полиник. Петух. И вдруг воины-илоты убрали свои мечи.

Резня прекратилась.

Появившиеся командиры-спартиаты восстановили порядок в толпе вооруженных илотов. Меня поволокли вперед, связали руки и швырнули на землю перед одним спартанцем, великолепного вида воином. Его плоть еще дымилась от крови и пламени побоища. Илоты сообщили ему имена, которые я выкрикивал. Воин навис над моей согбенной, коленопреклоненной фигурой и сурово посмотрел на меня.

– 3наешь, кто я? – спросил он. Я ответил, что не знаю.

– Я Дектон, сын Идотихида. Это мое имя ты назвал, когда крикнул «Петух».

3десь справедливость вынуждает меня заявить, что скромное описание Петуха пленником Ксеоном ни в коей мере не отразила истинной внешности этого человека. Стоявший надо мной воин представлял собою великолеп­ный образец мужчины в расцвете молодости и силы. Вы­соченный и статный, он обладал огромным человеческим обаянием, а благородство его черт говорило о высоком про­исхождении. Просто диво, что он происходил из самых низов.

Теперь я стоял на коленях, отданный во власть этого человека, и умолял его о пощаде. Я рассказал ему о Ксеоне, чудесно спасшемся после сражения при Фермопилах, о его возвращении к жизни трудами службы Царского лекаря и о его рассказе, благодаря которому я, записывающий его, узнал имена спартанцев, которые выкрикивал.

Вокруг моей коленопреклоненной фигуры уже собралось с дюжину других спартиатов. Все они как один с презре­нием поносили не виденную ими рукопись и назвали меня лжецом.

– Какую выдумку о персидском героизме ты состря­пал из своих фантазий, писец? – спросил один из них.­ Сплел ковер лжи, чтобы польстить своему царю?

Другие заявили, что хорошо знали человека по имени Ксеон, оруженосца Диэнека. Как я посмел упоминать его имя и имя его благородного хозяина в подлой попытке спасти собственную шкуру?

Все это время Дектон по прозвищу Петух молчал. Ког­да ярость остальных иссякла сама по себе, он со спартан­ской краткостью задал мне лишь один вопрос: где послед­ний раз видели человека по имени Ксеон?

– Его тело персидский командир Оронт с почетом отправил в афинский храм, называемый эллинами храмом Персефоны Окутанной.

Тут спартанец Дектон милосердно поднял руку: – Этот чужак говорит правду.

Он подтвердил, что прах его товарища Ксеона доста­вила в Спарту жрица того самого храма за несколько ме­сяцев до нынешнего сражения.

Когда я услышал это, сила покинула мои колени. Я осел на землю. Итак, все кончено – мысль о нашем крушении подкосила меня. Какая ирония богов! Теперь я стою на коленях перед спартанцами, побежденный и покоренный, как некогда стоял тот человек, Ксеон, перед персидскими воинами.

Полководец Мардоний погиб в сражении при Платеях, погиб и Оронт.

Но спартанцы поверили мне, и моя жизнь была спасена. Почти месяц меня держали при Платеях под охраной эллинских союзников, обращались со мной предупредитель­но и вежливо, а потом послали в качестве пленного пере­водчика в Союзный Совет.

В конечном счете, рассказ пленника Ксеона сохранил мне жизнь.

Хочу сказать еще несколько слов о сражении. Великий Царь, может быть, помнит имя Аристодем. Человек по имени Ксеон несколько раз упоминал этого спартанского командира как посла, а потом – в числе Трехсот у Горячих Ворот. Среди Равных уцелел лишь он один. Он почти не видел, и его отправили в тыл.

По возвращении Аристодема живым в Спарту ему при­шлось немало вытерпеть от своих сограждан за трусость. С ним обращались, как с трезанте – «убоявшимся». Теперь, при Платеях, перед ним открылась возможность реабили­тировать себя, и он проявил выдающийся героизм, превзойдя всех на поле боя, словно стремился навсегда искоренить свой прошлый позор.

Спартанцы, однако, с презрением отказали Аристодему в награде за отвагу и отличили троих других воинов – Посидония, Филокиона и Амомфарета. Военачальники со­чли героизм Аристодема безрассудным и ложным, когда он, охваченный кровавым безумием, сражался впереди строя. Он слишком очевидно искал смерти на глазах у товарищей, желая искупить свой позор. А отвагу Посидония, Филокиона и Амомфарета они сочли наивысшей – отвагой воинов, которые хотят остаться в живых и тем не менее сражаются великолепно.

Возвращаюсь к моей собственной судьбе. Меня продер­жали в Афинах два лета. Я служил по мере сил переводчи­ком и писцом, что позволило мне стать непосредственным свидетелем имевших место необычайных и беспрецедент­ных преобразований.