Читать книгу "Muto boyz - Павел Тетерский"

Я развернул факс у себя перед глазами. Мозг отказывался переваривать происходящее. Нам просто не могло так везти: это был донос, который Ваня Семенных состряпал на Чикатилу за пару недель до того момента — с того времени копия на память так и валялась у меня в кармане. Чик как раз что-то около недели назад говорил: когда всё это произойдёт, хорошо бы как-нибудь устроить так, чтобы хотя бы одного из нас уволили принудительно — групповой уход мог выглядеть подозрительно.

Нэцкэ прочитал донос с видом брезгливого профессора, оценивающего дипломную работу блатного студента-имбецила, пару раз задержался на интересных подробностях, хмыкнул (наверное, его рот впервые в жизни изобразил некое подобие улыбки) и протянул листочек обратно:

— Он что, действительно такой распи…дяй?

— Да нет… наверное, здесь кое-что преувеличено. — Я пожал плечами, дозируя степень неуверенности — её как раз было достаточно для того, чтобы понять: парень не хочет закладывать коллегу-раздолбая, но на самом деле тот действительно пашет из рук вон плохо.

Нэцкэ нажал на кнопку стеклоподъёмника. Махнул рукой и сказал через уже почти закрывшееся окно, наверняка бронированное:

— Всё ясно. Можешь сказать ему, чтобы шёл домой. Я изобразил попытку пресмыкнуться и испросить прощения для Чикатилы, но Андрюха уже отжимал сцепление, и всем было не до меня. «Сабурбан», взревев отпяленным в анус хищником, начал набирать обороты.

Я подождал, пока он скроется за изгибом подъездной аллейки, и зашагал в сторону набережной. В каком-то дворике я чиркнул зажигалкой и сжёг дотла всё, что оставалось у меня в кармане на память о подделке документов. В другом кармане туго пощёлкивали баксы. За вычетом двух тысяч трёхсот тринадцати, они все были нашими.

Ближе к вечеру Стриженов позвонил в офис и декадентским — не своим — голосом сообщил, что Чикатило может идти домой. Тон толстяка был извиняющимся — он был нашим, раздолбайским, он не хотел брать на место Чика какого-нибудь Ваню Семенных-2 или другого выхолощенного холуя, какими и так кишмя кишел офисный центр.

Потом Стриженов подумал и сказал, что мы с Илоной на сегодня тоже можем быть свободны — вчера мы задержались на работе допоздна, а сегодня все перенервничали и всё такое. «Бедный толстый парень, хороший толстый парень», — подумали мы синхронно, и нам даже взгрустнулось оттого, что больше мы его никогда не увидим. Что именно так вот происходит со всеми персонажами, которые проходят мимо нас по этой непонятной жизни.

Мы, однако, домой сваливать не спешили — мы добили оставшуюся в бутылке «Гжелку», и на голодные перенервничавшие желудки она легла совсем уж каким-то неподобающим образом. Мы открыли окно и выбрались на карниз, который подставлял себя солнцу и голубям на высоте шестнадцатого этажа ультрасовременного офисного центра, мы сидели на нём и заглатывали остатки, слушая взволнованные крики Илоны о том, что сейчас люди внизу начнут вызывать мусоров и спасателей. Что нас может сдуть ветром. Что она боится за нас, потому что в таком состоянии мы можем не удержать равновесия и полететь вниз.

— А что, — хмельно пошутил Чикатило, мотнув головой в сторону улицы внизу. — Мы же на апогее, за которым последует спад. Ты хоть понимаешь, что мы сейчас — в самом зените? Что лучше уже не будет?

Я тогда так же шутливо послал Чикатилу на х… и сказал, что вот теперь действительно пора заминать эти карнизные посиделки и вписываться обратно в офис. Потому что мы ведь думали совсем не так. Мы ждали этого дня целый год, если не больше… Только потом — спустя пару-тройку лет — я понял, что он хотел сказать. Чего он боялся тогда, сидя сержантской задницей на карнизе и свесив в город уставшие за тот день ноги.

Я всегда понимал его позже, потому что эти четыре года, которые он всю дорогу пытался заштриховать, стереть ластиком — эти четыре года всё же существовали, и двадцатилетняя Настя об этом знала, а я — большой и глупый — не хотел признавать. Это они, эти тысяча четыреста шестьдесят дней, нашёптывали тогда полупьяному Чикатиле, что всё, что вот оно и случилось — ожидание кайфа закончилось, а теперь должен начаться сам кайф. Который, скорее всего, не вставит.

Мы тогда не стали забираться обратно в окно — мы самым беспардонным образом послали Илону за новой бутылкой. Чикатило сказал: «Милая Илона, вот тебе две тысячи баксов, купи, пожалуйста, бутылку «Гжелки» и пару гамбургеров, а сдачу оставь себе».

После этого мы долго ещё сидели на этом самом карнизе, который был достаточно широким для того, чтобы не уронить с себя наши пьяные тела, и достаточно тёплым для того, чтобы мы не заработали простатит. Мы сидели на нём до тех пор, пока не начало темнеть, а гранит на такой высоте не охладился до температуры подтаявшей пиццы из летнеларёчного фриджа. Людям внизу было на нас плевать — они не поднимали головы вверх, а те, кто поднимал — те, может быть, крутили пальцами у висков или завидовали.

А потом мы оставили на стриженовском столе Бертину квитанцию и тринадцать долларов сдачи, выключили освещение и вышли вон, забыв запереть дверь на ключ. Да это, если честно, всегда было номинальным — воровство в офисах здесь исключалось, никому даже и в голову не пришло бы ломиться сюда после окончания рабочего дня.

Напоследок мы зашли в туалет, чтобы переодеться. Можно было сделать это, разумеется, и в офисе, но Чик сказал, что он хочет последний раз посидеть в запертой кабинке, впитать в себя напоследок позитив, ауру толчка и всего «Лауда-Тур» в целом. Прямо возле раковины, между лёгким дезиком-антиперспирантом и неуклюжим баллоном геля для бритья, стояла писулька, помещённая в стеклянную рамочку для памятных фото:

Уважаемые господа! Просим Вас проявлять уважение к соседям по Бизнес-Центру и не уносить парфюмерные принадлежности из мужской комнаты. В противном случае мы не сможем в дальнейшем обеспечивать Вас необходимыми средствами личной гигиены.

Администрация

Чикатило вытащил из кармана маркер и написал крупными буквами прямо на зеркале: «Засуньте свои средства личной гигиены себе в анус». Это был не его стиль, но на большее в тот вечер он был не способен.

Он запихал в свой рюкзак и средства личной гигиены, и писульку. Я начал было нести что-то без малого восьми штуках, осевших в нашем общем кармане, и плюс ещё о тысяче двухстах баксов, которые с мы отберём у зарвавшегося Бенни Дераада, и о том, что у нас же теперь не тот уровень. Чикатило слушать меня не хотел.

— Вот это, — потряс он писулькой у меня перед глазами, — вот это — как раз то, что к смене уровня не имеет никакого отношения. Оно существует на прямых, безнадёжно параллельных этому. Эти понятия не-ре-ле-вант-ны.

Я понял, что Чик пьян, как водитель грузовика в пятницу вечером. Тогда и была, кстати, пятница, вечер — поэтому мы переоделись, подхватили внизу заждавшуюся Илону и двинулись в загул по вечерней Москве. В «Красных столах» мы подцепили кучу раздолбаев и тут же пропили первый стольник из без-малого-восьми-штукарей — это становилось опасным, и было решено скинуть мне все деньги и отправить меня домой, от греха подальше. Честное слово — если бы я не пожертвовал тогда собой, мы бы повели весь сброд в ресторан «Прага» и оставили там всё до последнего цента.