Читать книгу "Взгляд василиска - Макс Мах"

– Получается, что Рутберг тебе не соврал, – нарушила молчание Полина.

– Возможно, он предполагал, что я в конце концов доберусь до отчета комиссии, – ответил Вадим. – Да и в любом случае, если я нужен ему живым, то что-то же рассказать мне про создавшуюся ситуацию он должен был.

– Я понимаю, ты ему не доверяешь, но…

– Я ему доверяю настолько, насколько можно доверять случайному союзнику. У него свои резоны, у нас свои.

– А этому Комаровскому ничего не будет за то, что он тебе показал папку Ширван-Заде?

Вопрос был неслучайный. Правильный вопрос. Но Реутов сложившуюся ситуацию уже обдумал и пришел к выводу, что Алексей вне игры. Максимум, поговорят, скормив доверительно какую-нибудь душещипательную историю, спросят, не знает ли, где скрывается "непутевый" профессор Реутов, и это все. Потому что те, другие, не сильно заинтересованы, на самом деле, привлекать к себе излишнее внимание непричастных к "большой игре" людей. Они и так уже наследили где только могли, и теперь должны были бы действовать куда как осмотрительнее.

– Нет, – решительно ответил он Полине. – Ничего ему не будет. Официально раздувать историю с нарушением должностных полномочий, им не с руки, а неофициально, грохнуть заместителя директора госархива, значит здорово засветиться. Я думаю, им и твой папенька уже боком вышел, но тогда они хоть спешили, а что теперь? Мы ведь уже десять дней от них бегаем.

Вчера, выйдя из здания Государственного Архива на Ослябьевскую улицу, Реутов сразу же почувствовал недоброе. Вот, вроде бы, и не заметил еще ничего подозрительного, а нервы уже сами собой напряглись, и организм отреагировал привычным, хотя и забытым за тридцать лет, образом. Когда-то, во время войны, для самого себя Вадим называл это состояние "боевым трансом", быстро заметив, что в бою или опасном поиске с его организмом происходит какая-то необъяснимая в терминах привычной логики метаморфоза: успокаивается сердце, не смотря на то, что он буквально физически ощущает напряжение нервов, приходит удивительная ясность и стремительность мысли…

– Черт! – Сказал он вслух, неожиданно сообразив, что с ним только что произошло.

– Что? Что случилось? – Моментально подхватилась Полина.

– Случилось, – медленно ответил Реутов, вглядываясь в ночь. – Кое-что… случилось…

– Да, что такое случилось? Ты можешь объяснить или так и будешь тень на плетень наводить?!

– Не заводись, – мягко остановил Полину Реутов. – Я тебе сейчас все объясню, только дай с мыслями собраться.

– Собирайся! – Буркнула обиженная Полина и замолчала, надув губы.

"Ну чисто ребенок малый, – подумал Реутов, бросив на нее быстрый взгляд. – Впрочем, ребенок и есть".

– Я вот думаю, – сказал он через мгновение, все еще не отойдя, на самом деле, от того всплеска эмоций, который вызвало сделанное им только что открытие. – Мне за совращение малолетних ничего не будет?

– Раньше надо было думать, – бросила все еще "дующаяся" на него Полина. – Как юбку задирать…

– На тебе были джинсы.

– Я фигурально.

– А вот фигура в джинсах была – пальчики оближешь.

– Там темно было…

– Вот об этом и речь, – сказал Реутов, окончательно взяв себя в руки.

– Что ты имеешь в виду? – Насторожилась Полина, почувствовавшая, верно, по его голосу, что он возвращается к серьезному разговору.

– На Неве было темно, – объяснил Вадим. – Но я видел и Давида, и тебя.

– Ну и что? Вода фосфоресцировала…

– И когда мы были вдвоем, я сейчас это точно помню, даже стрижку твою различил.

– Какую стрижку?!

– Такую.

– Ты… Пошляк! – Прыснула Полина, сообразившая наконец что он имеет в виду.

– Ты что сейчас видишь? – Спросил он, оставляя щекотливую тему "за скобками".

– Дорогу… машины.

– Ты видишь машины или габаритные огни?

– Ну огни.

– А я вижу машины, – объяснил Реутов. – И дорогу, то есть не только ту часть, которую освещают фары, но и дальше.

– Что, серьезно? – Обернулась к нему Полина.

– Вполне, – подтвердил Вадим. – Ночное зрение, как у неясыти какой-нибудь или рыси.

– Ты мне про это не рассказывал.

– А я внимания не обратил, – если бы мог, Реутов руками развел, но он вел машину. – Я только сейчас сообразил. Вспоминал вчерашнее, и вдруг понял.

Он помолчал мгновение, понимая, что испытывает терпение Полины, но не в силах так сразу все это сформулировать.

– Понимаешь, – наконец, сказал он. – Вчера, когда я вышел от Комаровского, я ведь ничего не заметил. Да и не должен был заметить.Они же свои прежние ошибки учли и все делали по правилам. А я все равно их почувствовал.

– Ну и что, – возразила Полина. – Чутье, интуиция… У многих людей такое бывает. Да ты и сам, наверное, читал.

– Читал, – подтвердил Реутов. – Только тут все было несколько иначе. Я их почувствовал, и организм сразу же перешел на "боевой режим".

– Какой режим? – Не поняла Полина.

– Боевой, – усмехнулся Реутов. – Во время войны я называл это "боевым трансом". Сил становится больше, как будто организм мобилизуется, подстраиваясь под ситуацию. Сердцебиение ровное, но при этом такое ощущение, что нервы натянуты, как стальные ванты, на которых мосты весят. И голова… Голова ясная, мысли быстрые и точные, реакция мгновенная, и кажется, что видишь и слышишь все вокруг одновременно.

– Да ты просто этот, как его…? Ну фильм еще такой аргентинский был…

– Супермен, – подсказал Вадим, хотя сам он этого фильма не видел.

– Точно! – Обрадовалась Полина.

– Ну где-то так и есть, – не зная, то ли радоваться, то ли печалиться, согласился Реутов. – Но во время войны я молодой был, да и ситуация, согласись, экстремальная. И кроме того, вокруг меня и других таких же, как я – во всяком случае, мне так казалось – было немало. Вот хотя бы Марика взять. Греч в то время тот еще псих был, особенно когда его убеждения затрагивали, но в бою был хладнокровен и надежен, как танк.

– А какие у него были убеждения?

– А я разве тебе не рассказывал?

– Нет. Про убеждения ты мне ничего не рассказывал.

– Марик был коммунист тогда, – рассеянно, все еще занятый своими мыслями, ответил Реутов.

– Коммунист? – Искренно удивилась Полина. – Но компартия же была тогда под запретом. Или это раньше случилось?

– Нет, ты права, КПР была запрещена в пятьдесят втором и так под запретом и оставалась. Но Марик ведь и не говорил никому, что он член партии. Это он мне как-то рассказал, но мне он доверял, знал, что в контрразведку стучать не побегу.