Читать книгу "Ночная смена. Остров живых - Николай Берг"

Попытка провести операцию перевода в разумного морфа по «методу Мутабора» завершилась провалом: восьмилетняя девочка с укусом лица не прошла даже двух циклов, в итоге – банальный зомби, беспросветный. Правда, и на операцию она попала уже в терминальном состоянии – издалека везли, не успели.

Зато нормально стала работать флюорографическая установка. И с персоналом все срослось. Это отлично – по туберкулезу Питер всегда изрядно отличался, а последние годы у нас эта хворь цвела буйным цветом, да еще и давая формы, устойчивые к отработанным схемам лечения. Но так как болезнь немодная да еще и сугубо социальная, показывающая серьезное неблагополучие в обществе, то ее особо и не выпячивали. Благо делать это было просто: вот СПИД, гепатит – модные бренды, на борьбу с ними деньги бросать положено во всех демократических странах, ну и мы туда же. В итоге пациенты, а это в основной массе асоциальная публика, имели букет заболеваний, и когда помирали, то смертность записывалась по модным брендам. Интересно получалось – больных туберкулезом стало больше, а помирать от него стали меньше… Но все довольны.

Мне, к слову, намекают, что неплохо бы пройти на флюшку, провериться. Для медиков – льгота, а проходить обязательно. Я, конечно, вольный казак. Пока. Но скоро казачество будут прибирать к рукам и дисциплинировать, так что вообще пора бы и о будущем подумать, тем более что после уборки и быстрого ремонта еще и госпиталь в работу включится. Так что медики будут нужны.

Тут обед заканчивается, и коллеги с неохотой, но убывают по своим отделениям.

Намеки достаточно прозрачные прозвучали. Нет, не насчет флюшки, это-то как раз сделать надо: не раз убеждался, что эта банальная процедура позволяет много гнусного обнаружить как раз тогда, когда оно еще может быть вылечено. Не о флюшке речь. Речь о том, как дальше-то жить. Кстати, намек, что работать мне тут, уже не первый раз слышу. Ну да, работы у коллег сейчас вагон, а дальше еще больше будет. Вон многие отмечали, что во время войны вроде как и не болели, а как мир наступил, устаканилось все – болезни как накопленные вылезли.

Допиваю чай, когда зовут – пора, машина прибыла. Водила с усмешкой превосходства смотрит на ком всякого разного, двигающийся к его таратайке, потом замечает меня внутри кома и даже снисходит в помогании при загрузке в машину.

Я успеваю заметить только, что мы пересекли КАД, справа появилось кладбище – а уже и сворачиваем влево. Грозный, побитый погодой старый щит «Стой! Стреляют!» – и выкатываемся на аэродром, надо полагать. Хотя первое впечатление, что это табор какой-то – разношерстные машины, строительные вагончики, в просвете между ними миниатюрный бело-синий самолетик какого-то игрушечного вида. Когда вылезаю из машины, вижу наконец и взлетную полосу – тут в ее начале как раз все и собралось, дальше пустая полоса с легким снежком.

Народу не очень много, но двое сразу подходят, причем отнюдь не летуны, а обычные мореманы. Начинают расспрашивать, кто да откуда. Поневоле в голову приходит мысль, что у татар с монголами это дело было поставлено лучше – повесили тебе пайдзу золотую или серебряную, и носись безвозбранно. Или вот вариант – таки документы себе годные выправить.

Водитель подтверждает, что я – это действительно я, и помогает вывалить все мое приданое, отчего у старшего патруля – молодого лейтенанта (черт его знает, как он по-морскому называется, но звездочек у него на погонах по две) возникает желание восхищенно присвистнуть и спросить: «А где картонка и маленькая собачонка?» Отмахиваюсь от шутника, прошу присмотреть за грузом и бегу в направлении, которое он мне указал.

Оказывается, нужный мне летчик находится в учебных классах – в одноэтажном провинциального вида домике, единственном цивильном среди кучки кунгов и стройвагончиков. Окна на домике закрыты свежеприколоченными решетками. Вахтер меня тормозит, но быстро опознает. Видно, что меня даже словесно описали, не иначе, и вызывает Колю. Вот с ним мы и полетим.

Летчик Коля оказывается совсем молодым светло-русым симпатичным парнем, с таких раньше плакаты рисовали. Прямо образцовый отличник боевой и политической подготовки. Одет элегантно, но как-то это сидит все на нем – и высокие ботинки, и комбез, и летная куртка – аккуратно, но не по-пижонски. И с ходу выговаривает мне за двадцать три минуты опоздания.

Второй выговор получаю, когда начинаю таскать свое добро.

– Да вы сдурели, что ли? – вежливо спрашивает меня образцовый летчик.

– Ну может и сдурел, только самую малость. Мы ж, если все благополучно будет, моих родителей заберем. Но там же еще люди остаются, в деревне-то. Вот, значит, чтоб не обижались – подарки.

– А толпа не набежит в самолет набиваться?

– Ну не, там народу раз-два и обчелся. Старики.

– А каска зачем? Бронежилет?

– Думал на пол постелить. Мало ли, снизу, например, обстреляют.

– Глупости. Михалыч уже машину дополнительно бронировал – кресла и пол, так что жилет ни к чему. А мне еще свой груз размещать, не ради ж вас только рейс. Еще люди есть. Ладно, сейчас мои коробки поставим, потом ваше – что влезет. Пока давайте, каску и бронежилет отдайте охране. И в туалет сходите – все на пять-шесть кило легче лететь будет.

Улыбается. Пошутил, значит.

Когда возвращаюсь, вижу, что мое добро закинуто в салон. Маленький салон у этого самолетика, четырехместный всего, да и самолетик мацупусенький – метров десять размах крыльев, да в длину метров шесть, игрушечный какой-то. Этакая малолитражка с крылышками. Вблизи оказывается, что он не просто бело-синий, еще и полосочка красная кокетливая по борту. Поверх моего груза уложено несколько картонных коробок с какими-то веревками и вроде как парашютами.

Летчик Коля морщит нос, глядя на багаж, не нравится ему эта куча добра. Решаю умаслить его по старой партизанской методе – идею эту давно вычитал: летчики, возившие в партизанские края всякое добро, в принципе имели все, но вот на боевые трофеи были падки, потому подарок в виде немецкого пистолета или кинжала всегда принимали с удовольствием; они ж вроде как и воевали, и под обстрелом были, но при этом не соприкасались с врагом и потому чувствовали себя чуток неудобно. А привезенный с собой «вальтер» или кортик позволял избавиться от такого дискомфорта. И коротышка «кедр» с патронами оказывает именно такое воздействие. Пилот с удовольствием вертит в руках остро пахнущую горелым порохом машинку. Извинения, что агрегат с пылу с жару и потому не почищен и не пристрелян, воспринимаются благосклонно и, по-моему, только повышают ценность милицейской пукалки. С сожалением летчик уносит рюкзачок и пистолет-пулемет в зеленый армейского вида кунг, явно снятый с какого-то грузовика. За кунгом виден древнего вида такой же зеленый автобус, настолько допотопных очертаний, что я не удивился бы, если это трофей с Великой Отечественной. Насколько я понимаю, это пункт управления полетами. Или метеостанция. Или и то, и другое. А еще над кунгом вяло трепыхается выцветший флаг ВВС.

– Ладно, пора, – говорит вернувшийся пилот, осматривает лыжи (я только сейчас замечаю, что наш агрегат на лыжах) и залезает в кабину. Пристраиваюсь на сиденье пассажира.