Читать книгу "Миры под лезвием секиры - Николай Чадович"

— Юморная ты девка! — Патлатый отхлебнул сам и рукавом вытер выступившую слезу. — Ох, люблю я таких!

— Так в чем же дело? — Верка заставила себя ухмыльнуться.

Патлатый слегка растерялся от столь недвусмысленного намека, однако новый глоток спирта добавил ему смелости.

— Так это самое… Может, прогуляемся? — вкрадчиво предложил он.

— Ага. Прогуляемся. Запросто.

Небритый, нестриженый да вдобавок еще и давно не мытый кавалер галантно предложил Верке ручку, но та встала сама, даже не встала, а вскинулась, как распрямившаяся пружина. Внутри у нее была огромная, опасная пустота, можно даже сказать, бездна, в которую бесследно канули все дурацкие предрассудки, вроде норм человеческой морали и божьих заповедей.

Покинув берег озерца, они направились к маячившей невдалеке рощице низкорослых акаций, по случаю засухи уже сбросивших листву. Патлатый шел впереди, выбирая дорогу, а Верка с садистским любопытством наблюдала за ним — ведь не каждый день можно увидеть человека, столь старательно отыскивающего место для собственной могилы.

— Тебя как зовут? — вдруг спросила она.

— По паспорту — Павел. А для друзей — Павлуша, — патлатый оглянулся. — А тебя?

— Леди Макбет, — обыденным голосом ответила Верка.

— Как-как? — лицо его стало предельно глупым. — А Венька Быстрый говорил, что тебя Верой зовут…

— По паспорту. А для друзей — леди Макбет. Ну что, пришли?

Земля, едва смоченная недавним дождем, была тверда, как камень. Пожухлая трава еле прикрывала ее. Поодаль торчал муравейник — против тех муравейников, которые Верка видела в родных лесах, как пирамида Хеопса против ларька «Соки-воды».

— А жестковато не будет? — Павлуша осклабился.

— В самый раз. Раздевайся.

— Прямо так, сразу? — что-то в Верке не только привлекало, но уже и пугало Павлушу.

— Слушай, — она смерила его презрительным взглядом, — не люблю я этих телячьих нежностей. Ты для чего меня сюда привел? Болтовней заниматься или трахаться?

— Сейчас… — он глотнул из фляжки, прислонил автомат к стволу акации и запрыгал на одной ноге, стаскивая грубый армейский ботинок. — А ты сама?

— Я-то всегда готова, — Верка расстегнула платье, под которым у нее ничего не было.

Стащив левый ботинок, Павлуша прыгал теперь в другую сторону, стаскивая правый. Верка взяла автомат и, держа на отлете, принялась рассматривать его.

— Эй, не балуй! — крикнул Павлуша, занятый уже своими штанами. — Не игрушка ведь!

— Без тебя знаю, — ответила Верка. — Штука знакомая.

Она действительно умела обращаться с автоматом — уроки военной подготовки в школе даром не прошли, — хотя до этого никогда не стреляла боевыми патронами. Сейчас она твердила про себя три заветных слова: «Предохранитель, затвор, спуск… Только в таком порядке… Предохранитель, затвор, спуск… Господи, лишь бы не забыть…»

Павлуша остался в одних трусах, линялых от пота, а спереди пожелтевших от мочи. Чувствовал он себя как-то неуютно, но храбрился — лыбился, скреб пятерней впалую грудь, пританцовывал на месте.

— Исподники-то снимай, — скривилась Верка. — Или меня стесняешься? Зачем же мужскую красу скрывать?

Мужская краса оказалась бледной, сморщенной, немного кривоватой, с красной, как у мухомора, натруженной головкой. Создавшаяся ситуация волей-неволей принуждала мужчину к действию, и Павлуша шагнул вперед, однако Веркиных прелестей достичь не смог — помешал автоматный ствол, с которого, слава богу, мундштук уже был снят.

Павлуша еще не сообразил, как тут следует поступить: удивиться, оскорбиться или рассмеяться — девка и впрямь оказалась шутейная, — но два металлических щелчка разной интенсивности, последовавшие друг за другом, отчетливо подсказали ему, что пришла пора испугаться, да и не на шутку.

— Ты это… чего? — его детородный орган, до этого довольно вялый, от страха встал торчком. — Брось… Не надо…

— Что ты с той девочкой сделал, которой свой поганый хрен в рот затолкал?

— спросила Верка скучным голосом. — Убил?

— Она же… черная, — козлиная бородка Павлуши затряслась. — Она же не человек…

— А кто?

— Так… мартышка…

— Вот мартышке бы и совал. Она бы тебе его быстро уполовинила.

— Ты против своих, значит… Продалась, к… кх-х — ругательство застряло у него в горле.

— А ну повтори! — Верка толкнула его стволом автомата так, что на серой пупырчатой коже остался глубокий круглый отпечаток. — Повтори, гад!

— Я говорю… зачем так… Мы же свои… Друг друга надо держаться…

— Твои друзья в тамбовском лесу остались. Нечего тут рассусоливать. За тобой много всякого числится. Но сначала нужно с девочкой разобраться. Убил ты ее или нет?

— Нет! — Павлуша замотал головой так энергично, что патлы разлетелись в стороны.

— Врешь, — сказала Верка. — Убил. По глазам вижу.

— Я не виноват! Приказ был!

— Над детьми издеваться? — на ребрах Павлуши появилась новая отметина. — Сейчас я с тобой за эту девочку рассчитаюсь. А потом за того мальчика, что «Катюшу» пел. Я ведь тебя, гада, просила не трогать его.

Тут уж Павлуша вообще сглупил — попытался вырвать у Верки автомат. Убивать она его не стала, а только дала очередь под ноги, правда, чуть-чуть не рассчитала — большой палец на Павлушиной правой ноге стал короче на целую фалангу.

Бедняга, истошно вопя, запрыгал на одной ноге.

Сомнений относительно своей участи у него уже не оставалось, но в самом темном уголке души еще билась дикая, звериная надежда — авось пронесет, авось выкручусь, авось это еще не смерть…

— Иди туда, — Верка указала стволом автомата на муравейник.

— Зачем? — большей глупости он и придумать не мог.

— Мне так хочется.

— А если не пойду?

— Значит, прямо на этом месте подохнешь… Причитая и повизгивая от боли, Павлуша доковылял до этого грандиозного шедевра муравьиной архитектуры и по требованию Верки встал возле него на колени.

— Так, — сказала Верка, критически осматривая уготовленное для Павлуши орудие пытки. — Ближе подвинься. Еще. Теперь засовывай туда свой конец. Что значит — не лезет? Правильно, это не девичий ротик… Сначала пальцем расковыряй… Больно? А ей не больно было? Если хочешь жить, терпи, — она приставила автомат к его затылку. — Дернешься, башку снесу.

Уже через минуту стало ясно, что Павлуша испытывает боль, сопоставимую разве что со страданиями человека, сунувшего свой член в кипяток. Другой на его месте давно бы спровоцировал Верку на выстрел и тем самым положил бы конец этим мукам, но Павлуша был не таков. Он жаждал жизни так сильно, как это умеют делать только совершенно никчемные, гнусные да вдобавок еще и глупые люди.