Читать книгу "Василий Розанов как провокатор духовной смуты Серебряного века - Марк Леонович Уральский"

пощадить Содом, если в нем найдется определенное количество праведных его обитателей, и в результате оказывается, что Бог не находит в городе и десяти достойных людей[295]. В любом случае, суммируя мнения как самих библейских текстов, так и их комментаторов, приходим к общему выводу, что главная вина Содома и Гоморры заключалась во всеобщей развращенности их жителей и систематическом нарушении ими некого универсального нравственного закона (за что ответственно все человечество), установленного демиургом.

Еврейская литература поздней античности, представленная объемными талмудическими писаниями, теоретизирует насчет гомосексуальности, не приводя, равно как и ТаНаХ, ни единого случая-описания того, как кого-то бы наказывали за гомосексуальность. При этом вряд ли представляется возможным предполагать, что иудейская община древности или средневековья просто не хотела выносить сор из избы, поскольку у нас имеется немалое количество других зафиксированных прегрешений, в том числе и на сексуальной почве, за которые следовали суровые наказания, или даже фатальные исходы. Напротив, иудеи отличались чрезвычайной самокритичностью (это очень заметно по тем же талмудическим писаниям), ничего не пытаясь утаить, скрыть, или постесняться обсудить какой-то неудобный вопрос. В целом же мы полагаем, что табуирование гомосексуальности в иудейском мире начинает целенаправленно и систематически набирать обороты начиная с поздней античности и не распространяется на библейскую эпоху. Приблизительно в это же время сродные процессы имеют место и в христианской среде, где отцы церкви подвергают однополые отношения обструкции. Отсюда происходит, собственно, многовековая западная традиция неприятия гомосексуальности.

<…> Традиция неприятия гомосексуальности <…> закрепляется в иудаизме в Средние века на основании сочинений поздней античности. Еще один аргумент, который высказала иудейская апологетика против практики однополых сексуальных отношений (например, «Сэфер ѓа-хинух») заключался в том, что оные воспринимались как «растрата семени», препятствующая появлению потомства, а значит, по мнению апологетов, искажающая заповедь заселения мира.

Вопрос гомосексуальности, а тем более изменения отношения к ней в иудаизме, не стоял на повестке дня ни в XVIII, ни в XIX веках, несмотря на процессы либерализации и просвещения. В еврейском мире (равно как и в нееврейском) об этом заговорили активно лишь во второй половине XX века [ЧЕРНОВ. С. 11–13, 18–21].

При этом нельзя не отметить, что Василий Розанов выступил против наказания за гомосексуализм со стороны общества практически в то же время, что и Магнус Хиршфельд — немецкий психиатр, основатель научной сексопатологи и активный борец за права сексуальных меньшинств. В 1903 году Хиршфельд, опираясь на результаты эмпирических исследований связи между гомосексуализмом, патологией и дегенерацией, авторитетно заявил:

Гомосексуальность не является ни болезнью, ни вырождением, ни пороком, ни преступлением, но представляет собой часть естественного порядка[296].

Как это не парадоксально, но два совершенно чуждых друг другу в идейном плане мыслителя — русский консерватор-охранитель Василий Розанов и немецкий еврей, либерал и прогрессист Магнус Хиршфельд, являются первыми европейскими «декларативными гомофилами[297]» XX столетия (sic!).

Глава V

«В тождестве содомизма и христианства я внутренно убежден»: переписка В. В. Розанова с П. А. Флоренским

И бездна нам обнажена.

С своими страхами и мглами,

И нет преград меж ей и нами —

Вот отчего нам ночь страшна!

Федор Тютчев

И «ты» и «я» — перекипевший сон,

Растаявший в невыразимом свете…

Мы встретились — за гранями времён,

Счастливые, обласканные дети…

Андрей Белый

Беги же с трепетом от исступлённости,

Нет меры снам моим, и нет названия.

Я силен — волею моей влюблённости,

Я силен дерзостью — негодования!

Константин Бальмонт

Гомоэротическая проблематика для Розанова — это не только одно из ответвлений в его христоборческом теоретизировании с опорой на будоражившие его фантазию примеры сексуальных аномалий в «Psychopathia Sexualis» Крафт-Эбинга, но и практика, результат личного, причем довольно-таки болезненного опыта. Об этом, в первую очередь, свидетельствует его переписка со священником Павлом Флоренским, чьи познания и интеллектуальные качества мыслителя Розанов оценивал по самым высоким меркам, и к которому он со временем проникся большим доверием.

Их переписка[298] началась, когда Флоренскому было двадцать один год, и он, обладая, согласно его собственным признаниям, весьма страстной — южной — натурой, испытывал полосу мучительных душевных переживаний. То был кризис, сопровождавшийся психическими срывами, пьянством, омерзительными для него сексуальными контактами с продажными женщинами etc. Кризис разрешился только к концу 1900-х гг. — через вступление Флоренского в брак и принятие им священного сана [299]. Но в 1903 г.

он просто не знал, что ему делать со «страхами и мглами» душевной бездны. Именно с этого интимнейшего признания он и начинает <свое первое> письмо к Розанову, считая того за выдающегося эксперта по «проблеме пола». <…> Ситуация осложнялась для Флоренского еще и тем, что его изначальные интуиции в сексуальной сфере имели нетрадиционный, как сейчас выражаются, характер. Это не было тайной для его окружения. Друг Флоренского еще по тифлисской гимназии в своем дневнике полушутливо говорит о «равнодушии Павлуши к дамам и его частной влюбленности в молодых людей» [БОНЕЦКАЯ (I)],

— и пытался найти духовную опору в Розанове — весьма популярном в интеллектуальных кругах мыслителе-публицисте старшего поколения.

9 сентября 1903 г. <Флоренский>, тогда студент-математик, из Москвы отправил Розанову в Петербург восторженный эпистолярный дифирамб: в необычном журналисте юноша распознал стихийного гения, творящего новое миросозерцание. Сила Розанова, по Флоренскому, в способности к ноуменальному познанию. Восторженному студенту розановское «проникновение в „густеющую ночь“», в бездну «Ungrund’а»[300] — эту бытийственную «темную первооснову» — представляется победой над позитивизмом и рационализмом [БОНЕЦКАЯ (I)],

— в борьбу с которым вступила в те годы новейшая русская религиозная философия.

Флоренский писал:

По некоторым причинам я мог ознакомиться с немногими из Ваших произведений; но достаточно было прочесть хотя бы одну заметку, чтобы, не входя в оценку Ваших дарований, сказать: «Вот человек единственный и, вероятно, непонимаемый; вот настоящий гений, гений от рождения, но совсем неполированный и, по-видимому, над собой не работающий, человек, который творит новое, подготовляет скачок во всем миросозерцании и сам того не подозревает, творит так же стихийно, как течет река».

<…>

…Вы, неизъяснимым, вероятно, и для Вас способом, постигаете реальную данность в себе Мощи, Uhrgrund-a (= Ungrund-y) Бёме, Бога-Отца. Вы в этом смысле как бы концентрированный Тютчев,

и бездна Вам