Читать книгу "Порядок в танковых войсках? Куда пропали танки Сталина - Дмитрий Шеин"

а) По танкам (KB и Т-34) — 10–11 месяцев.

б) По бронеавтомобилям —11 месяцев»[303].

Впрочем, в условиях второй половины 1941-го даже эти планы оказались несбыточной фантазией. Один за другим танкостроительные заводы, словно «избушки на курьих ножках», снимались с насиженных мест и отправлялись в эвакуацию за сотни и тысячи километров. Возникла именно та ситуация, которой и опасались советские военные еще задолго до 1941-го: «В первые месяцы войны Красная Армия твердо может рассчитывать только на мобзапасы, накопленные в мирное время».

Как мы знаем сегодня, в уютном XXI веке, двадцать девять советских мехкорпусов к моменту начала войны представляли собой далеко не отряд стойких оловянных солдатиков, одинаковых по содержанию до последней обозной полуторки. Даже на бумаге относительно готовыми выглядели только восемь из них — первой волны формирования, остальные же находились «в процессе», который был весьма далек от завершения. В попытке «нарастить» свои силы адекватно размерам угрозы советское командование сделало ставку на то, что война не начнется в ближайшее время — и проиграло. «Недостроенным» мехкорпусам пришлось идти в бой.

Ошибка была не только с годом предполагаемой войны — в реальность немецкого нападения с трудом верилось до последнего дня. И проблема была не только в донесениях разведки, не сумевшей предоставить однозначные свидетельства подготовки к нападению на СССР. Важную роль сыграло также и то, что причина этого нападения, сформулированная Гитлером (и скрупулезно зафиксированная Гальдером), фактически лежала вне нормальной для советского руководства логики.

«Мы не будем нападать на Англию, а разобьем те иллюзии, которые дают Англии волю к сопротивлению. Тогда можно надеяться на изменение ее позиции. Сама по себе война выиграна. Франция отпала от „британского льва“. Италия сковывает британские войска. Подводная и воздушная война может решить исход войны, но это продлится год-два. Надежда Англии — Россия и Америка. Если рухнут надежды на Россию, Америка также отпадет от Англии, так как разгром России будет иметь следствием невероятное усиление Японии в Восточной Азии (…) Если Россия будет разгромлена, Англия потеряет последнюю надежду. Тогда господствовать в Европе и на Балканах будет Германия. Вывод: В соответствии с этим рассуждением Россия должна быть ликвидирована. Срок — весна 1941 года»[304], — заявил Гитлер на совещании с высшим военным руководством Германии в Бергхофе 31-го июля 1940-го года.

Вряд ли кто-то в Кремле мог представить, что Гитлер будет рассматривать войну с СССР исключительно через призму «принуждения Англии к почетному для Германии миру». Популярность теорий об «упреждающем ударе» и иже с ними — даже в наши дни, когда все документы о подготовке «Барбароссы» давно опубликованы и доступны любому желающему, — отчасти подтверждают то, что поверить в подобную причину не только Сталину, но и любому человеку очень и очень сложно. Хотя один раз в истории России подобная причина уже «сыграла».

«Уже с 1810 г. Наполеон приказал доставить ему книги с информацией о России, ее истории и особенностях.

Судя по отрывочным высказываниям императора и скудным данным, шедшим от окружения императора, Наполеон уже с осени 1810 г. стал свыкаться с мыслью, что англичанам, этому упорному, неуловимому, наседающему врагу, которого не удалось победить ни в Каире, им в Милане, ни в Вене, ни в Берлине, ни в Мадриде, можно нанести окончательный, сокрушительный удар только в Москве. Эта мысль крепла в Наполеоне с каждым месяцем.

Великая армия в Москве — это значит покорность Александра, это полное, безобманное осуществление континентальной блокады, следовательно, победа над Англией, конец войны, конец кризисам, конец безработице, упрочение мировой империи, как внутреннее, так и внешнее. Кризис 1811 г. окончательно направил мысли императора в эту сторону»[305].

С точки зрения советского руководства, у Германии просто не было и не могло быть причин для полномасштабной войны с СССР. Это прослеживается даже в первых военных приказах с их «впредь до особого распоряжения наземным войскам границу не переходить». Тогда, в первые часы, в Кремле еще сохранялась надежда, что действия немцев носят провоцирующий характер и вслед за ними последуют какие-то требования по дипломатическим каналам. Еще сложнее было поверить в подобное до роковой даты. И хотя какие-то меры и шаги, разумеется, принимались — этого было «слишком мало и слишком поздно!»

Для танковых войск первым, самым тяжелым «ударом» начавшейся войны стал тот факт, что они (как и вся РККА) не успевали развернуться до штата военного времени. В первую очередь это касалось получаемых по мобилизации автомашин и тракторов. Нехватка первых приводила к хроническому отставанию «родной» мотопехоты, отсутствие вторых лишало танки поддержки артиллерии. На эту изначально «заложенную» нехватку очень быстро накладывались действия немецкой авиации, для которой бензоцистерна или грузовик со снарядами были куда более легкой и лакомой мишенью, чем танки на поле боя.

Потеря инициативы также привела к тому, что советское командование было вынуждено реагировать на действия противника, «подстраиваясь» под них. В условиях «тумана войны» — слабости разведывательной авиации, проблем со связью, банальной нехватки мотоциклов для разведки, ошибочных, а зачастую и просто панических донесений от частей, — это практически неизбежно вело к ошибочным решениям. При этом для частей со старыми машинами учебно-боевого парка, равно как и для новых «сырых» танков, длительные марши были ничуть не менее губительны, чем немецкие пушки. Мы уже упоминали 8-й мехкорпус КОВО, который до начала боев прошел в среднем 495 километров, оставив на дорогах за время марша до 50 % материальной части, в том числе 40 Т-34 из имевшихся 100 (еще 5 неисправных Т-34 остались на месте постоянной дислокации). 19-я танковая дивизия 22-го мехкорпуса, участвовавшая 24 июня в бою под Войницей против 14-й танковой дивизии вермахта, еще на марше потеряла 118 танков из имевшихся у нее 163.

Достигнутая стратегическая внезапность нападения дала немцам заметный козырь, а ошибки советских штабов дополнили его. Но хуже всего было с положением на тактическом уровне — от взвода до полка-дивизии. Даже самые «правильные» решения штабов не могли компенсировать простой факт, что войска не могли, (а чаще попросту не умели) воевать «по уставу». «Своя» пехота и артиллерия мехкорпусов, выбиваясь из сил, топала, поднимая пыль, где-то там, за чертой горизонта (а то и вообще оставалась в военных городках до наступления «лучших времен» в виде получения тракторов и грузовиков из народного хозяйства[306]). Наладить взаимодействие с теми частями, что были «под рукой», как правило, не удавалось (а часто случалось и так, что налаживать взаимодействие было попросту не с кем). И, как итог, танки бросались в пекло боя одни, без подготовки, без разведки, в отчаянной надежде, что грозные боевые машины станут той самой волшебной «палочкой-выручалочкой», которая сумеет переломить ход сражения в пользу РККА[307].