Читать книгу "Ловец бабочек. Мотыльки - Карина Демина"

Мошенник?

Двоеженец?

Просто случайный человек? Хотя тут Себастьян сомневался. Случайных людей здесь не попадалось. И если пролистать картотеку, глядишь, сыщется кто подходящий. Но все ж куда больше интересовал его другой портрет.

Король.

Королевичей было трое. Генералов с чинами и вовсе изрядно, на любой вкус. А король один-одинешенек, хотя, если подумать, то именно государевы портреты в особой цене были. Это без лика прямого начальства обойтись возможно, особенно, ежель начальство оное и без того ликом пресветлым ежедневно радует. А вот королевский портрет указанием свыше положен.

Распродал всех?

Или… или все ж не столь рисков он был, покойный живописец? Генералов с подложными ликами малевать — это хулиганство, за которое, если и поймают, то пальчиком погрозят. А вот коронное семейство — иной коленкор… потому и сохранил портретец тут.

Средь иных.

— Погоди… зря я про девиц… поставь-ка рядом с королем, — догадка была… безумною.

До того безумною, что Себастьян понадеялся на ошибку. Все ж должен быть в мире какой-никакой разум… а зря.

— Их не узнаешь? — спросил он Катарину. — Посмотри хорошенько… позабудь про цвет волос… отбрось украшения…

…золото ослепляет.

…а регалии и вовсе делают изображенных на картинах людей безликими.

…нет, они не были портретами в полной мере, все ж имевшееся сходство было весьма условно. Будто кто-то, веселья ради или иной, своей, одному ему ведомой надобности, взял два лица да и слепил из них одно.

— Быть того не может, — вздохнула Катарина, отступая. — Не может…

Но оно было.

…а у выхода из дома Себастьяна ждали. Она казалась такой молоденькой в этом тяжелом пальто и касторовой шляпе, явно сделанной для кого-то постарше.

— Пан Себастьян, — она замерзла и теперь прятала узкие озябшие ладони в рукавах. — Пан Себастьян…

Белое личико.

Тени.

И узкие губы, которые панночка Белялинска кусала, позабывши про манеры, воспитание и прочие глупости. Какие уж манеры, когда ей разом осиротеть случилось.

— Мне надо с вами поговорить…

— Сейчас?

— Да… это моей семьи касается…

Только бы не заплакала. Уж чего Себастьян не выносил, так это женских слез.

— И наедине… не бойтесь, я не стану просить за них… да и без нужды… папенька мертв, а с матушкой у меня никогда особого понимания не возникало… я уехать хочу. И уеду, собираюсь в полдень… мне сказали, что против меня никаких обвинений выдвинуть неможно?

Она уставилась на него хрустальными глазищами, в которых читался вопрос.

— Боюсь, не в моей компетенции…

— Мои друзья наймут хорошего адвоката, — предупредила панночка Белялинска. — И я знаю, что у вас нет против меня ничего… родители? Дети за них ответа не несут… и вы можете выдвинуть обвинения… я буду защищаться. Суд. Скандал. Кому сие надобно? Я предлагаю решить дело полюбовно.

Она поежилась. Все же пальтецо было тонким, а ветер — холодным. И солнце, пусть светило преярко, но грело едва-едва.

— Я рассказываю вам, что знаю. А вы забываете обо мне. Думаю, мой рассказ сестра подтвердит. Позже. Когда вернется в сознание… главное, правильные вопросы задавайте.

— Например?

Панночка Белялинска более не выглядела жертвою.

Она поправила шляпку.

И шейный платок тронула.

— Например, отчего жених Мари расторг было помолвку и после передумал… и когда случилось сие… то есть, расторг он после своей поездки в Познаньск. Меж ними никогда особой любви не было. Страсть, влечение… но, понимаете, Мари характером в матушку пошла, не привыкла свое уступать… вы позволите? А то люди смотрят.

Она просто взяла Себастьяна под руку… и оглянулась на Катарину.

— Вам тоже, думаю, будет любопытно…

Он все-таки вернулся.

Не к ней, но на улицу… он сам не заметил, как оказался здесь.

Утро.

Контора.

Пропуск и отметка. Приветствие краткое, которое дань приличиям, не более того. И душный кабинет, который больше чем когда-либо похож на клетку. Время тянется. Он чувствует каждую минуту, считает их по вдохам и выдохам.

Ударам сердца.

…детский дом. Он был слишком мал, чтобы ему позволили жить одному.

…серое здание. Высокая ограда. Кровати, поставленные так плотно, что между ними можно пройти только боком. Нельзя ложиться.

Нельзя сидеть.

Занятия.

Столовая. И серая форма из жесткой ткани. Нет, ему не было плохо. Напротив, ему, утомленному одиночеством, даже нравилось здесь. Он не понимал тех, кто плакал. Еда пусть простая, но сытная и ее довольно. Одежда теплая. Собственное одеяло. И главное, другие. По ночам он лежал, слушая их дыхание. Кто-то всхлипывал во сне. Кто-то бормотал. Его сосед вот храпел невыносимо и через некоторое время этот храп стал утомлять.

…соседа он задушил зимой.

Не сам. Тогда он мало понимал, кто он есть, и просто отчаянно захотел, чтобы тот умер. Он представил себе сердце этого никчемного толстяка, слишком ленивого и неповоротливого, чтобы его боялись. И сердце было таким же, ленивым и неповоротливым, в белой пленке жирка.

Он сдавил это сердце.

И держал… долго держал…

…было дознание.

…и его перевели. Наверное, будь он старше, его бы судили, а так… спонтанный прорыв силы. Никто не виноват.

…несчастный случай.

Муха на окне.

Потеплело. И ветром тянет с той, с другой стороны. Этот ветер несет аромат свежего хлеба, пекарня недалеко, но ему нравится думать, что пахнет вовсе не хлебом, а чужой запретною весной.

Почему бы и нет?

И все-таки он вышел из кабинета. Вновь пост.

Отметка.

Кивок.

Не прощание, отнюдь… просто дань традиции. За ним не следили, хотя он по привычке шел так, чтобы слежку, появись она, заметить…

Пусто.

Просто день. Просто солнце. И не осеннее, но яркое, дразнящее… девушка в весеннем платье спешит. Куртенку распахнула, не боясь ветерка… пробежала мимо, цокая каблучками, обдала ароматом весны… и захотелось развернуться, пойти за ней.

Нет.

Он хозяин своим желаниям.

Наверное.

Он просто пройдется по городу. В конце концов, почему бы и нет?

Он очнулся у этого дома, при дневном свете выглядевшего еще более уродливым, чем ночью. Многоглазый зверь из дрянного камня, старый, утомленный. Выщербленные бока. Разноцветные очи окон. Одни закрыты занавесками, другие распахнуты, будто приглашают заглянуть в нутро зверя.