Читать книгу "Последний в Мариинском дворце. Воспоминания министра иностранных дел - Николай Покровский"

Мне сообщили вскоре же по моем назначении, что Государственная дума ждет разъяснения министра иностранных дел по вопросу о предложенном германским правительством мире. Это предложение было сделано, как известно, в крайне общих выражениях и, в сущности, имело такой характер, что мы-де готовы войти в переговоры, не указывая пока условий, и, если союзники на это не пойдут, то ответственность за продолжение войны упадет на них[757]. Речь моя, которая должна была быть прочитанной, а не экспромтной, так как могла быть произнесена только с высочайшего одобрения, была по моему поручению составлена Лысаковским настолько основательно, что не потребовала никаких исправлений. Я поехал вечером к А.Ф. Трепову, который включил в нее несколько сильных выражений. «Это должно им понравиться», – говорил он. Он же и свез ее Государю рано утром, так как у меня доклада в этот день не было[758]. Перед самым заседанием я был уведомлен, что речь получила одобрение, и потому выступил на кафедре. Встречен я был гробовым молчанием. Видимо, хотели показать мне, что не одобряют моего назначения. Родзянко говорил будто бы, что если я буду проявлять наклонность к миру, то он со своей кафедры пустит мне в голову графином. Однако речь была составлена в таких выражениях, что каждая фраза ее сопровождалась бурными аплодисментами, а в конце была чуть ли не овация[759]. Дума, очевидно, успокоилась, что в Министерстве иностранных дел вопроса о сепаратном мире поставлено быть не может. В «Речи»[760] на другой день статья об этой речи констатировала ее успех, хотя и предупреждала, чтобы я не приписывал ее успех себе, а лишь существу дела. Кадеты хотели этим еще раз отметить, что желали видеть министром не меня, а Сазонова. Личность же мою изобразила «Речь» в довольно комическом виде, таких-де фигур мы не привыкли видеть представителями Министерства иностранных дел[761].

Рядом с внешнею, мне пришлось сразу коснуться и внутренней политики. В первый же мой деловой доклад Государю я должен был, по соглашению с Треповым, сказать, с точки зрения министра иностранных дел, об опасности, представляемой Протопоповым, и о необходимости его устранения[762]. Но тут случился неожиданный инцидент. Трепов вел вовсю кампанию против Протопопова, поставив в зависимость от ее успеха сохранение за собою поста председателя Совета министров. И вот, если память мне не изменяет, именно в утро накануне того дня, когда я должен был ехать с этим докладом, он получил записку от Государя, что отставка его принята[763]. Тем не менее, мы находили, что это обстоятельство дела не меняет и что я все-таки должен выступить со своим докладом против Протопопова. Поэтому после очередных дел я просил у Государя разрешения сказать несколько слов по вопросам, выходящим за пределы моего ведомства. Государь, видимо, насторожился; быть может, он был предупрежден, что я буду говорить о Протопопове. Должен прибавить еще, что в это время совершилось уже убийство Распутина[764], и великий князь Дмитрий Павлович был сослан в Персию, несмотря на заступничество всей Императорской фамилии. Рассказывали, что Государь согласился выслушать только его отца, великого князя Павла Александровича[765]. На письме членов Императорской фамилии, где первой подписавшей была великая княгиня Мария Павловна Старшая, и где они умоляли о милости к великому князю Дмитрию Павловичу, последовала очень резкая резолюция Государя[766]. Замечательно, что с этим вопросом члены Императорской фамилии обращались к третьим лицам. Так, великая княгиня Мария Павловна при моем представлении ей передала мне это письмо в копии, с написанною на нем резолюциею Государя. О том же подробно говорили со мною великий князь Кирилл Владимирович и супруга его великая княгиня Виктория Федоровна. Последняя во всем винила императрицу Александру Федоровну. А великий князь Александр Михайлович настоятельно просил в моем докладе упомянуть и о судьбе Дмитрия Павловича. Великий князь Николай Михайлович читал мне свои письма к Государю об общем направлении политики, где довольно резко выступал против влияния императрицы и Распутина[767]. «Не удивляйтесь, – говорил он, – если вдруг узнаете, что я выслан или арестован. Я нарочно прочел Вам эти письма, чтобы Вы знали причину». Так оно вскоре и случилось[768].