Читать книгу "Берзарин - Василий Скоробогатов"

Июнь обещал быть особенно насыщенным программами культурной сферы, потому что деятели культуры по рекомендации Берзарина создали палату деятелей искусств. Инициатором выступил Пауль Вегенер, его поддержали театральные труппы и доверили ему руководство палатой.

Ожидалось открытие оперного сезона. Условились, что временно оперный коллектив будет выступать на сцене «Театра-дес-Вестенс»…

Немецким артистам, музыкантам хотелось выступить перед русскими воинами, независимо от всяких графиков. Они специально готовили программы для персонала комендатур. Помню, что показывали, например, сцены из «Аиды», из оперетты «Сильва». Я присутствовал при этом. Представьте себе неискушенного в искусстве человека, офицера стрелкового полка, который прошел с боями от Астрахани до Берлина, попавшего в зал, где звучала музыка… Я пережил восторг.

Выслушав мои откровения, Эрвин заметил:

— Все это неплохо. Волнует меня будущее. Оно не безоблачно. Концерты, театральные постановки… Я все же ощущаю ущербность. Звучат везде нотки покаяния, порой лицемерного покаяния. Долго они будут звучать? А если оккупационные власти европейских стран, заокеанских сил выступления законсервируют? Русских я исключаю.

— Не надо хмурить брови, Эрвин, — успокаивал я его. — Поживем — увидим.

— Ты спокоен, потому что со своими ребятами уедешь домой. Красную армию ждут в России, страна разорена, некому работать. А нас что ожидает? Завтра в Берлин нахлынут оравы «тихих» американцев, веселых французов, педантичных британцев. Они обживутся, пиявками присосутся к телу Германии. Наловчатся делать деньги. Какая сила избавит нас от сапога оккупанта? Ему станут прислуживать местные «меньшевики», изображая на физиономиях раскаяние.

Откровенно говоря, у меня не находилось доводов для возражений. В тот момент наша хозяйка принесла только что снятый с плиты кофейник. Я тотчас достал бутылку коньяку. Мы принялись за кофе, доливая в напиток коньяк. Перешли на разговор о литературных шедеврах, о Ремарке, о Маяковском. Эрвин поделился своими творческими планами. Он пробует переводить русскую поэзию и уже частично перевел поэму Владимира Маяковского «Хорошо!». Потом он напишет книжку на тему «Сделаем войну историей».

От Эрвина я узнал, что после Гражданской войны, установившей в России власть Советов, в Берлин эмигрировали 300 тысяч русских людей. В городе появились целые кварталы русскоязычного населения. Имелись русские рестораны и магазины, театры, выпускались газеты, журналы. Центральная площадь столицы Германии — Александерплац названа в честь российского государя…

— А Иван Тургенев? — спросил я.

— Иван Тургенев, — ответил мне мой собеседник, — тоже «немец». Он проучился в местном университете два семестра… В Германской столице жил и работал последние месяцы жизни композитор Иван Глинка… Жил здесь с 1932 по 1937 год писатель Владимир Набоков. Берлин Набоков невзлюбил. Говорил о «мертвой тошноте» в глазах чиновников. А улицы города смотрели на него «мертвыми глазами старых гостиниц». Максим Горький антипатии к городу на Шпрее не ощущал. Горьковский журнал «Беседа» выходил в Берлине с 1923 по 1925 год, пользовался спросом, так как в нем печатались материалы разной идеологической ориентации.

Эрвин посоветовал побывать в Потсдаме — бывшей резиденции германских монархов.

— Ты в окрестностях Потсдама найдешь русское селение, Александровка называется, — сказал он. — Избы, построенные в псевдорусском стиле. Березовые аллеи. Селение построил на свои капиталы купец и промышленник Павел Павлович Рябушинский, поселил там русских беженцев-фронтовиков. Они и сейчас там доживают свой век. Те, кто в ходе Гражданской войны испугался Советов и эмигрировал. Некоторые хотят приобрести советское гражданство.

Эрвина откровенно увлекала русская поэзия советского периода: Маяковский, Пастернак, Твардовский. Однажды он прочитал кое-что из своих переводов. Запомнились мне строки:

Ленина сердце — в груди революции…

Переводчик сжал авторскую фразу до предела. А у Маяковского она длиннее, просторнее:

Вечно будет ленинское сердце клокотать у революции в груди.

— Ты понимаешь, — говорил мне Эрвин, — что при переводе на немецкий язык Маяковский, как мне кажется, звучит еще с большей силой.

Действительно, в тех стихах, которые прочел мне переводчик, такая сила чувствовалась.

— Так и должно быть, — отвечал я. — Маяковский — новатор. У него собственная энергетика стиха. Немецкий язык ее хорошо улавливает. Он — поэт грядущего. Актуально для немцев, стоящих на пороге больших перемен. Философы, пророки у немцев есть: Маркс, Энгельс, Бебель, Либкнехт. Ницше, наконец, с его теорией любви к дальнему. Мы все учимся у немецких титанов мысли. Вы идейно вооружены, есть возможности потеснить ваших «меньшевиков». Немцы на повороте истории. Этот поворот может дать народу не только новое будущее, но и новое величие.

Я рассказал, что уже читал в прессе статьи одного из лучших писателей современности Иоганнеса Бехера. Президент «Культурбунда», корифей поэзии освещает теоретические проблемы литературы. Будем у него учиться. Он верит в победу сил добра и светлых талантов.

Ко мне пришел мой друг — бывший партизан Виктор Ключков. Он вернулся из поездки в селение Заксенхаузен, фашистский концлагерь, где 14 апреля 1943 года погиб Яков Джугашвили. Лагерь собираются превратить в международный музей — там содержались военнопленные из двадцати семи стран. Это недалеко — 30 километров.

Но меня волновали не музейные проблемы. Мозг мой сверлил вопрос: где начальник лагеря Кайндль? На его руках кровь Якова. Наконец узнал. «Палача приголубили янки», — сказал Ключков. Гестаповец Кайндль пленным англичанам и американцам создавал комфорт, а советского офицера-артиллериста умертвил[85].

Эрвин, сидевший у меня за чашечкой кофе, поинтересовался:

— Скажите, пожалуйста, мог ли Сталин при его авторитете вызволить сына из плена?

Что-либо существенное сказать Эрвину мы не могли. Много позже, после смерти И. В. Сталина, в своем вузе я услышал рассказ на эту тему из уст генерала армии С. М. Штеменко[86]. Ему задали вопрос: