Читать книгу "Фаворит императрицы - Нина Соротокина"

– Куда ехать, тетенька?

– В дальнюю дорогу. Мне три шестерки выпало, а я буду дома сидеть? Картам надобно верить. Нам, главное, успеть, пока мост против Исакия Далмацкого не разметало. Авось переправимся на ту сторону. А далее поскачем в мою деревеньку, я уж в ней пять лет не была. Деревенька Ежи хоть и неказиста, да наводнениям не подвергнута, и мыза там крепкая.

Сборы были стремительными. Варвара Петровна прихватила с собой деньги и ценные вещи: шубу енотовую, епанчу соболиную, кой-какое столовое серебро и ларец с драгоценностями. Из людей взяла горничную, лакея и старика Евстафия, они вместе с инвалидным креслом ехали в телеге.

– Берегите хозяйское добро, – приказала напоследок Варвара Петровна оставшейся при доме дворне, – и собственные души не погубите, понеже они не только Богу принадлежат, пока я ваша владелица!

По городу проехали благополучно и мост миновали без приключений, но вид взволнованных горожан и обезумевшей Невы вызывали самые дурные предчувствия. Клеопатра, припав к окошку кареты, с ужасом смотрела на город и все спрашивала, как бывает, когда наводнение?

– Как-как… Все плывет: тюки с товаром, сено, дрова, двери, сорванные с петель, кресты с кладбища… Но ты не бойся. Даст Господь, и все обойдется. Я этому Игнатию не больно-то верю. Есть такие любители – народ пугать, а самим радоваться. Кабы не шестерка пик, я бы никогда с места не сдвинулась.

Деревня Ежи находилась верстах в двадцати с гаком от столицы. Лес сосновый, озера, деревянная мыза, крепенькая, как боровичок. Мебель самая простая, но чистота в горницах отменная. Варвара Петровна с молодости школила дворню, потому сразу отыскалось сухое белье, красивая, хоть и скромная, посуда. Через пятнадцать минут после приезда хозяйки уже полыхали печи, распространяя по дому божественное тепло.

Клеопатра обрадовалась деревне. Перемена места помогла ей как бы вернуться к себе самой. События последних месяцев – арест брата, неожиданное его освобождение, а главное, любовь к Родиону, любовь запретная, о чем не уставала напоминать тетка, настолько ее изнурили, что у нее появились «фальшивые обмороки». Наверное, лекарь не назвал бы это состояние обмороком, потому что голова сохранялась ясной, но тело вдруг переставало слушаться. Она застывала в неопределенной позе – стоя, сидя, как придется, глаза становились пустыми, отсутствующими, руки повисали плетьми. Тетка эти обмороки называла «оглумами», они ее сердили.

– Клепа, ты что? Опять оглум? Или призрак страшный привиделся?

Призрак, тетка права, только не страшный, а горестный. Перед глазами опять стояла сцена прощания с Родионом, слышались шепотом произнесенные слова, которые ничего не объясняли, а только еще больше запутывали.

– Наша поездка необходима. Надеюсь, она снимет несправедливые подозрения с вашего брата.

– Родион Андреевич, вы смеетесь надо мной? Какие подозрения можно снять, покупая породистых лошадей? В чем Матвея подозревают, скажите наконец!

– В глупости одной.

– Тогда ему не оправдаться. По части глупостей наш Матвей не знает равных!

– Вспоминайте обо мне. – И за руку взял эдак бережно.

– Я ждать вас буду, я молиться буду. Вы уж там осторожнее, в Польшах-то. Лошадь она иногда с виду тихая, а потом как понесет!

Улыбнулся через силу, руку ее к губам поднес. Вот и все прощанье. Грустно, одним словом.

А в деревне Ежи Клеопатра увидела все в другом свете. Здесь она точно поняла, что натура ее приспособлена для жизни сельской и что именно необходимость находиться безвыездно целый год в городе и привела в расстроенное состояние ее нервы. Деревня врачует получше лекаря. Что такое прогулка в городе? На прогулке обязателен спутник – одной девице не пристало, идешь и все время прислушиваешься, как бы тебя экипаж на полном скаку не зашиб, или, скажем, размечтаешься о чем-то, а потом поднимешь глаза и упрешься взглядом в закопченный, грязный бок какого-нибудь сарая или пакгауза.

А сельские тропочки располагают к состоянию поэтическому. Деревья поредели, каждый листочек на ветке стал виден, осиновый трепещет красной пластинкой, кленовый висит вольно, как раскрытая ладонь, сосны смотрятся необычайно зелено, и на фоне их ивовые ветки кажутся такими изящными!

И прощание с Родионом увидела она в другом свете. Слов любовных он ей не сказал, но глаза-то тайну выболтали. Любит он ее, любит! Как там в песенке поется: «Одна ты мне мила, есть, будешь и была…» Ясно, что поездка у них тайная, трудная, но и ей когда-нибудь придет конец. И все еще может завершиться обоюдным согласием. Нельзя беду кликать. Надо верить!

Клеопатра принадлежала к тому типу женщин, которым важно понимать, почему она поступила так, а не иначе. И она не уставала во время прогулок анализировать, за что именно она полюбила Родиона. Положительных качеств у него хоть отбавляй: красота, ум, благородство, бескорыстность, отвага, верность. Еще за то полюбила, что лоб хмурит эдак особенно, что руки у него всегда чисты и ухожены, ну и голос, конечно, удивительно музыкальный голос у человека.

Естественно, после всех этих перечислений достоинств Родиона следовало перейти к себе. Он-то за что ее полюбил? При глубоком размышлении получалось, что любить ее, собственно, не за что. Конечно, она не совсем дурнушка, но далеко не красавица. С собой-то не надо лукавить. Она трусиха, слезы у нее близки, немецкий знает кое-как, а во французском ни бум-бум. Крестом вышивает так-сяк, а гладь не переносит. Слух музыкальный у нее есть, Матвей, как петь начнет, скажет: «С тобой не забалуешься!», но сама петь не может. Да таких девиц пруд пруди! А у нее мало того что достоинств нет, так есть серьезнейший недостаток – она бесприданница. Еще тетушка на голову капает, дышать спокойно не дает. Вот и получается, что полюбил ее Родион только потому, что приворожен.

Думать об этом было обидно. Она вообще пыталась забыть страшную ворожбу в баньке. Уж лучше признать, что полюбила она Родиона не за его прекрасные качества, а судьба так распорядилась. Мысль эта наполняла душу покоем, мол, что ждал от меня Господь, то я и исполнила, а теперь только вверься силе Всевышнего и живи без паники.

Так проводила Клеопатра отведенное ей в Ежах время, а Варвара Петровна извелась вся: как там в столице, цел ли дом, живы ли люди. Вести из Петербурга приходили самые противоречивые. Иные шептали, заведя глаза под лоб: «Все, чистый потоп, пропал город…», другие обнадеживали! «Мало мы наводнений перевидали, а вот живем и дальше жить будем».

Реальные известия были принесены гостем совершенно неожиданным, но именно в силу непредвиденности его появления весьма желанным. Под вечер, уж пятый день томились они в Ежах, перед дамами предстал артиллерист и педагог Кирилл Иванович. Был он не только грязен, но еще имел кровоточащую рану на щеке, при этом улыбался так радостно и белозубо, словно рана эта была не иначе как призом за доблесть.

– Лошадь понесла. Вообразите… Артиллерия на лошадях только орудия возит, сам-то я не приспособлен. Понесла и выбросила меня, подлая, в канаву. Насилу поймал. У меня к седлу багаж был приторочен, а куда же я без багажа?