Читать книгу "Железные франки - Мария Шенбрунн-Амор"

– А кто виноват во всем, кто?!

У него тут же на лбу вспухла и забилась жила:

– Я! Я виноват! Я сражался в десятках боев, ни один враг не видел моей спины, я свою кровь по капле за Антиохию всю бы отдал, я был против глупого, дурного плана, я все сделал, чтобы уговорить Луи, я из кожи вон лез убедить хотя бы Алиенор, но виновен все же я, а не все остальные! Как это? Как?

В бешенстве опрокинул стол. Конечно, она могла бы объяснить: а чем еще могло кончиться, когда ты, милый друг, соблазнял жену короля, пришедшего тебе на помощь? Но остереглась, не готова была продолжать быть единственной, на кого выливался его гнев. Встала и неторопливо вышла из залы, скрывая торжество. Металась от окна к окну и захлебывалась злобной радостью, что теперь он знает, что она думает о нем, что думает об антиохийском поверженном Самсоне весь христианский мир.

Он показался внизу, во дворе. Шагал своим обычным широким, уверенным шагом, отдавал приказания, размахивал руками. Сверху было видно, как поредели волосы на макушке. Словно почувствовал ее взгляд, поднял голову, столкнулся с ней глазами. Тут же отвернулся, словно не заметил. Все чаще князь ссорился со своими рыцарями, даже с близкими соратниками, становился с окружающими все надменнее и грубее. Как корабль, отбывающий в плавание, из которого не собирался вернуться, он обрубал один канат привязанности и дружбы за другим. То, что казалось меж ними стальной цепью, порвалось легче осенней паутинки.

Дни тянулись, отцветал миндаль, приходили и уходили милые весенние праздники – День Святого Духа, торжество Троицы, Праздник Тела и Крови Христовых и самый любимый – Праздник Святейшего Сердца Иисуса, отмечающий любовь Бога, человеческую благодарность за нее и за дарованное праведникам спасение. Лимонное дерево сначала цвело, а затем плодоносило. Божий мир понапрасну был благолепен и пригож, бессмысленно уходящие дни – благоуханны и прекрасны.

С началом жарких, сухих дней принялись гореть в округе подожженные леса. На горизонте стелился дым, ветер доносил запах гари до городской цитадели. По землям Антиохии рыскали отряды сельджуков, осмеливались появляться едва ли не у самых городских укреплений.

И в самые мирные времена окрестности города не подходили для беззаботных одиноких прогулок, а в этом году из-за вооруженных шаек бедуинских, туркменских и сельджукских мародеров егеря не решались выезжать на охоту, страждущие откладывали паломничества, купеческие караваны покидали надежные пределы лишь под защитой крупных вооруженных отрядов, вилланы трусили вспахивать поля. В каждой пещере, за каждой грядой могла прятаться разбойничья банда, из-за любой скалы грозила вылететь стрела.

Зимой Нуреддин нацелился захватить Апамею, перекрывавшую сообщение между Алеппо и Дамаском. Княжество словно сдавливало меж двумя жерновами вражеских эмиратов. Раймонд поспешил на выручку Апамее.

Окрестные земли были знакомы Пуатье как собственная ладонь, но разведка у мусульман была поставлена лучше, чем у антиохийцев, поэтому чаще, чем франки нагоняли врага, сарацинские шайки подстерегали рыцарей врасплох среди холмов. Вот и сейчас конный вражеский отряд неожиданно появился из-за склона горы. Сельджуки осыпали дождем своих отравленных стрел и пустились наутек. Это была их всегдашняя тактика – мнимое отступление, призванное рассеять рыцарей по местности и утомить закованных в железо франкских лошадей, несущих тяжелых седоков. Измотав преследователей, тюрки неожиданно разворачивались и кидались в атаку, зачастую с помощью затаившихся свежих подкреплений, пытаясь взять верх своим количественным перевесом, потому что один на один даже лучшие их воины – курдские и тюркские эмиры, закованные в подражание франкам в кольчуги, – с рыцарями тягаться не могли. Но на этот раз враг допустил просчет – отступление разбойникам преградили скалы и крутой овраг.

Звучный рог протрубил атаку, рыцари грохнули щитами, подняли копья, склонились к конским гривам и понеслись, слившись со своими скакунами в единый таран. Они мчались сплошной железной массой, стремя к стремени, колено к колену, выставив длинные копья, морским валом сметая все на своем пути. Сарацинский сброд тут же кинулся врассыпную. Некоторые тюрки бросались прямо в пропасть, в спины им врубались запущенные вослед топорики-франциски, многие сельджуки спрыгивали с лошадей, прятались среди камней и кустарника, но и там их доставали франкские пики.

Раймонд уверенно настигал беглецов. Давно он не чувствовал любимого подъема битвы. Он громко хохотал и быстро вертел над головой меч. Многие мамлюки спрыгивали с коней, кидали оружие и вздымали руки в мольбе о пощаде, некоторые не оглядывались, даже когда их настигало тяжелое дыхание его коня, лишь вжимали голову в плечи. Пуатье слегка нагибался с седла и рубил их одного за другим сквозь их кожаные доспехи, каждым плавным ударом отделяя души от тел, а головы от плеч. Краем глаза, сквозь текущий пот, в узкие прорези шлема Раймонд видел, что рядом и позади него точно так же расправлялись с неприятелем его товарищи. Путь франков по долине был отмечен поверженными, недвижными телами. Несколько тюрков успели добежать до скалы и обернулись, решив продать свою жизнь подороже. Франки не спеша приблизились к ним, многие из басурман громко молились. Раймонд тяжело дышал, рядом сопел верный Аршамбо, с другой стороны внутри шлема весело и гулко чертыхался счастливый первым боевым крещением Юмбер.

В ушах бил колокол, тело покрыла испарина, в голове шумела кровь, и хоть Пуатье и втягивал в грудь воздух с силой кузнечного меха, воздуха все равно не хватало. Сарацины были так близки, что князь ощущал запах их пота и видел белки их обезумевших от ужаса глаз. Время словно остановилось, правая рука сама воздела копье, оно воткнулось в брюхо отчаянно визжащего тюрка, сабля выпала из руки магометанина, и он обмяк на острие сломанной куклой. Еще одна проклятая душа в свиту Люцифера. Вокруг пыхтели и кряхтели Аршамбо, Томас, Бертран, Годефруа и остальные друзья. Буцефал то и дело натыкался крупом на их коней. Еще несколько общих усилий – и все тюрки были изрублены в куски. Пленных заранее решили не брать, так как Нуреддин не станет выкупать простых лучников – бессчетных бедуинов, туркменов и мамлюков.

Солнце палило вовсю, раскаленный воздух дрожал над землей, рот пересох от жажды, но следовало добить неприятельских воинов, не успевших скрыться в горных ущельях, и Раймонд продолжал в исступлении носиться по равнине, как ангел смерти.

Нехристей оставалось все меньше, и рыцари принялись нападать на каждого сообща. Князь заметил, что Юмбер де Брассон ухватил обезоруженного тюрка за волосы. Раймонд развернул Буцефала и, неистово вертя мечом над головой, помчался на подмогу к неопытному любимцу. Подскочил, отвел руку и наотмашь, со свистом рассек сталью воздух, чтобы точным мастерским ударом перерубить шею нехристя.

Никто не понял, как это случилось, но лезвие сверкнуло молнией, и кисть руки Юмбера упала на землю вместе с сарацином.

Мгновение Раймонд ошарашенно смотрел на изувеченного им товарища, на его укороченную, бесформенную руку, из которой хлестала кровь, и на землю, где в пыли валялась кисть в кожаной перчатке с судорожно сведенными пальцами. Юноша дико заорал и второй рукой схватился за кровоточащий обрубок. Пуатье всхлипнул, выронил меч, закрыл лицо руками, сгорбился в седле и застонал. На помощь Юмберу подоспел оруженосец, перетянул рану. А бывший всему виной проклятый тюрок успел сбежать, один из немногих.