Читать книгу "Ребенок - Евгения Кайдалова"

Я помню, что пару недель после этого разговора он проходил смурной – мы даже часто цапались по его инициативе, чего раньше никогда не происходило. Все это объяснимо – над ним одержали победу. Но такого предательского хода, как отъезд в Карелию, я, честно говоря, не ожидала. Когда он укладывал рюкзак, я зачем-то пришла и встала в дверях комнаты, прислонившись к косяку. Я молчала, но Антон не мог меня не видеть. Однако он, не поднимая головы, продолжал сосредоточенно запихивать в бездонные недра брезента свитера и сапоги. Я поняла, что наш долгий, трехлетний диалог, видимо, подошел к финалу, и ушла, чтобы не загораживать Антону путь к свободе. На прощание мы формально поцеловались, так что видимость мира в семье была сохранена.

Не могу сказать, что последующие три недели были самыми горькими в моей жизни. Скорее, я испытала, если можно так выразиться, мучительное облегчение. Наверное, и родственникам смертельно больного человека тяжелее видеть его в агонии, чем в гробу. По крайней мере в смерти есть однозначность, не оставляющая места для терзаний между надеждой и реальностью. Мне даже казалось, что все время отсутствия Антона я была спокойнее и доброжелательнее к ребенку, чем когда бы то ни было. Я с удовольствием мастерила с ним на прогулках шалашики из упавших веточек и накрывала их листьями лопуха, в шалашики мы усаживали Илюшкиных любимых пластмассовых динозавров. От полного восторга ребенок взмахивал ручками и бежал принести мне очередную веточку или листик. Он уже говорил «дяй» и «ня», иногда путая их, так что получалось «няй», и меня забавляло, как можно не различать слово, связанное с отдачей, и слово, связанное с получением. По дороге домой я теперь частенько с ним разговаривала, указывая на предметы, а дома занималась с ним парной гимнастикой для ребенка и родителя, вычитанной мной в детском журнале. Ничего особенного, но, как и раньше в танцах, мне было приятно дурачиться под музыку вместе с Ильей. Однажды мы так увлеклись, что визг и хохот перекрыли гремящую музыку, и мне едва удалось расслышать голосистый звонок в дверь.

Я, забыв об осторожности, не посмотрела в дверной глазок, но не была наказана за это неожиданным появлением Антоновых родителей. Визит был довольно неординарным: один из однокурсников Антона, который случайно оказался по делам в нашем районе и решил заглянуть без предупреждения.

Я радушно пригласила его пройти – он казался не слишком огорчен отсутствием хозяина дома, а я всегда была счастлива встретиться с кем-нибудь из своего прежнего, студенческого мира. Слава был тем самым именинником, с дня рождения которого мне так скоропостижно пришлось уехать, но его вид не будил во мне никаких горьких воспоминаний. Напротив, я как будто вернулась душой в тот день оборванной радости и вновь проживала его, начиная с того места, когда меня насильно оторвали от праздника. Я была в таком же приподнятом настроении, беспричинно смеялась и спрашивала, не сильно ли Антон испортил тогда урожай клубники и сданы ли наконец пустые бутылки, которыми был завален чердак. Традиционный чай, который я предложила гостю, почему-то произвел на нас эффект вина: Слава, вначале державшийся чуть скованно, спустя четверть часа уже вел себя совершенно по-свойски. Он даже предложил мне помочь накормить ребенка, но помощи не потребовалось: Илья, отличавшийся предельной прихотливостью во время приема пищи, на сей раз вел себя безупречно. Не менее безупречно он повел себя чуть позднее, укладываясь спать. И, вернувшись к гостю, я в шутку предположила, что от того исходят правильные флюиды. Слава рассмеялся в ответ, и я невольно отметила, что вряд ли есть люди, которым не идет непринужденная улыбка – она преображает даже самые скучные и вялые черты.

Впрочем, о скуке и вялости говорить не приходилось: довольно живая внешность средней симпатичности. (Я оценивала его совершенно бесстрастно, без малейшего душевного движения к этому человеку.) Правда, не в моем вкусе – нравившийся мне тип мужчин был целиком и полностью представлен Антоном, – но по-своему привлекательный. Несколько ниже ростом, более худощавый, темноволосый. Волосы, кстати, были не слишком пышны, и чтобы придать им объем, мой гость позволил шевелюре отрасти до плеч. Острый подбородок венчало некое подобие эспаньолки, знакомой мне по иллюстрациям в исторических книгах. Словом, внешность, вполне подходящая для человека искусства и всегда оставлявшая меня равнодушной. Образом, который ассоциировался с мужчиной в моем представлении, был «викинг». Но в конце концов, почему бы наряду с суровыми воинами в мире не существовать и свободным художникам? И чем грациозная черная кошка хуже сенбернара?

Кошка… Эта ассоциация отозвалась во мне такой тоской по нежности и ласке! Кошка, огонь в камине, пальцы, запущенные в мягкую, чисто вылизанную шерсть, утробное урчание… Я никогда в жизни не сидела у камина, но не допускала и мысли о том, что можно возле него сидеть без кошки на коленях. Вечный символ тепла и уюта, которого так не хватало в моей выстуженной конуре… Изящный черный контур – само воплощение гибкости и грации!

– Ты говоришь, Антон уехал в Карелию?

– Да, решил немножко поостыть.

– А я, наоборот, собираюсь погреться – в Крым.

Разумеется, кошка уйдет – эти животные гуляют сами по себе, но почему бы мне на краткий миг не ощутить красоту и гармонию, мир и покой? От кошки не ждешь сердечной привязанности, но берешь от нее тепло и умиротворение, а я достаточно продрогла и издергалась, чтобы думать о том, достаточно ли долго она с мурлыканьем терлась у моих ног.

– Как я тебе завидую!

– Правда?

– Правда: я никогда не была на море.

– Да ты что! Не может быть! Слушай, а поехали…

Он вовремя прикусил язык, но я коварно рассмеялась:

– Спасибо за приглашение!

Чудо, до чего естественно были произнесены эти слова! Я живо вспомнила старые общежитские времена: таким же тоном меня обычно звали пойти пообедать за компанию. В Славином приглашении действительно не было ничего личного – вся его учебная группа отправлялась в августе на практику в крымский Большой каньон, – но оговорка сыграла мне на руку: я постаралась вести последующий разговор так, чтобы мой гость не исключал возможности нашего совместного времяпрепровождения. Перво-наперво я солнечно ему улыбнулась:

– А там найдется место, чтобы позагорать без купальника?

Несмотря на некоторое ошеломление, он быстро включился в игру:

– Найдется, но учти: я буду подсматривать.

– С удовольствием!

Ловко ведя беседу в нужном направлении и все больше и больше ее подогревая то уроненным вскользь словом, то взглядом, я вскоре убедилась, что мой гость уже слишком возбужден для того, чтобы и дальше невинно распивать со мной чай. Его лицо стало темным от заливавшего кожу румянца, он подался вперед, и в этой позе чувствовалось звенящее напряжение. Почувствовав, что точка кипения достигнута, я поднялась (якобы для того, чтобы налить ему еще заварки) и оказалась у него за спиной. Слава сидел на табурете, и я словно невзначай коснулась его бедром, постаравшись сделать соприкосновение как можно более дразнящим. Затем, легко проведя пальцами у него по шее, я осведомилась: «У тебя такая белая кожа – ты не сгоришь в Крыму?» И, заглянув вслед за этим ему в лицо, я увидела глаза кошки, которую выбросили из окна небоскреба и которая мучительно пытается понять, удастся ли ей приземлиться на все четыре лапы.