Читать книгу "Теплые штаны для вашей мами - Дина Рубина"

– Почему моя мама должна петь песни на идиш?! – вскипает дюжий русский мужик. Все в порядке, человек адекватно реагирует на вопрос. Конечно, и израильтяне, бывает, обыскивают багаж того или иного подозрительного пассажира, но случается это значительно реже. Словом, видно, что «боевая готовность номер один», в которой мы существуем ежедневно, для американцев – еще непривычная реальность.

Вообще, не только на экстремальных примерах сталкиваешься с кризисом здравого смысла, который высекает то самое столкновение морали демократического общества с естественными нуждами дела.

Моя американская подруга Наташа – химик, работающий над созданием противоракового препарата, – рассказывает о своих опытах. Крыса (специальная, генетически отобранная, «чистая линия») стоит дорого – 35 долларов. Когда Наташа получает их для опытов в лаборатории, она подписывает бумагу, где одним из пунктов стоит условие – умертвить крысу после опыта.

– Почему?! – удивляюсь я.

– Негуманно оставлять их в живых. «Зеленые» засудят.

Накануне нового опыта коллега, в ответ на сетования Наташи о дороговизне крыс, говорит:

– Тебе же не нужна для этого опыта «чистая линия», пойди в зоомагазин и купи там крыс по 2 доллара за штуку.

– Но ведь если я скажу, что мне они необходимы для опытов, мне их не продадут! – резонно замечает Наташа.

– А ты не говори.

– А если спросят?

– Ну, если спросят, – легко отвечает коллега, – скажи, что у тебя есть удав и тебе необходимо его кормить…

Этот ее рассказ я пересказала при встрече Игорю Губерману. Мы посмеялись невесело, обсуждая причудливый крен морали демократического общества, заметив, правда, что лучше уж такой крен, чем в противоположную сторону.

– Интересно, вот мы с тобой кто – крысы или удавы? – задумчиво спросила я.

– Мы – кассиры в их зоомагазинах, – секунды не промедлив, ответил Губерман.

Глава девятая

«Счастье вас будет разить наповал…»

Говорит Яйцо Яйцу:

– Не судите по лицу!

Рената Муха

– Распространено мнение, что книга, снабженная «поплавком» предисловия какого-нибудь известного писателя, будет лучше продаваться. Вы разделяете это убеждение – судя по тому, что сами написали немало предисловий к книгам Игоря Губермана, Ренаты Мухи, Марины Москвиной?..

– Нет, убеждения этого не разделяю и думаю, что истинный Читатель сам выбирает – что читать, никакие советы-предисловия ему ни к чему. А то, что к книгам своих друзей, которые в представлении и продвижении не нуждаются, я писала, скажем так, объяснение в любви, – так это дань моему личному удовольствию.

– «Да будем мы к своим друзьям пристрастны, да будем думать, что они прекрасны»?

– Вот именно. Я – человек цеховой, клановый, никогда не скрываю, что пристрастна к своим друзьям. Всячески и во всеуслышание это декларирую. При этом и жульничаю: я ведь не только пишу предисловия к их книгам, но сплошь и рядом вывожу их в полный рост во вполне художественных своих опусах. То есть еще и наживаюсь на «светлом образе» то одного, то другого.

– А друзья не возражают? Ведь мало кому нравится фигурировать под собственным именем в произведениях пусть даже и близких приятелей. Все-таки любая интерпретация искажает «исторический облик»?

– Да что вы, они и пикнуть не смеют. Хотя Губерман, бывает, хмурится. Я ведь иногда нагло записываю за ним – как булгаковский Левий Матвей за Иешуа. При этом с той же степенью достоверности.

Меня спасает только то, что в этих записях я не навожу на свой собственный образ литературного глянца. Наоборот.

Когда некое екатеринбургское издательство выпустило мой четырехтомник, я позвонила Игорю Мироновичу и с плохо скрываемым хвастовством сказала:

– Знаешь, как-то даже сама перед собой робею. Может, начать по утрам со своим отражением в зеркале здороваться? Вообще, пора как-то посолидней себя держать. Добавить, что ли, килограмм семнадцать к заднице.

– Не стоит, – сказал он. – Ты лучше четырехтомник под юбкой носи.

Картинки по теме:

Мы собрались у Саши Окуня по случаю какого-то праздника – и все после поездок. Разговоры вперебивку, взахлеб, взрывы смеха… Рафа и Алла Нудельманы, только вернувшиеся из Голландии, с восторгом рассказывают о том, как в Гааге они покупали на улице с лотка знаменитый «харинг», только что выловленную селедку, абсолютно несоленую.

– Они кладут длинный ломоть «харинга» на дивную белую булку, разрезанную вдоль. Это так божественно вкусно, – говорит Рафа, – что мы с Аллой съели по булке, потом встали в очередь еще раз, купили по второй и съели, а потом не выдержали и в третий раз встали в очередь!

Я замечаю:

– Не проще ли было сразу купить по три булки, Рафа?

Губерман на это, совершено серьезно:

– Так дорого же!

* * *

2002 год, мы с семьей в Москве: я служу в Сохнуте. Из Иерусалима приехал Игорь Губерман, пришел в гости. На него, как обычно, набежало еще народу… Первым делом ухлопали водку, но осталось, к счастью, еще полбутылки коньяку. Игорь наливал Борису, приговаривая:

– Старик, пей коньяк, коньяк трезвит!

Дня три спустя все мы сидим на дне рождения у Лидии Борисовны Либединской. Компания большая, водка, само собой, скоро кончилась. Но выясняется, что осталось виски. Игорь показывает бутылку Борису Жутовскому, спрашивает:

– Старик, тебе виски налить? Виски жутко трезвит.

Я немедленно встреваю:

– Ты же говорил, что коньяк трезвит?

Он значительно помолчал и сказал:

– Не подтвердилось.

* * *

Презентация книги Александра Окуня и Игоря Губермана «О вкусной и здоровой жизни» в Литературном музее имени Пушкина на Пречистенке.

После официальной и развлекательной части следует недурной фуршет с возлияниями. И все же по окончании вечера остается чувство легкой неудовлетворенности. Все мы дружно решаем, что вот теперь как раз надо завалиться к общему приятелю, у которого всегда есть чем порадовать друзей.

Останавливаем какой-то старый рыдван, дружно вваливаемся, рассаживаемся… и тут выясняется, что никто не помнит адреса нашего приятеля, название переулка. Визуально помним все: прямо, потом направо, потом несколько зигзагов… и… и… словом, где-то в центре.

– Гнездниковский? – честно перебираю я. – Варсонофьевский? Колокольный?

Бывший ленинградец Окунь молчит.

– Скатертный? Ржевский? – продолжаю я…